Говорит Браслет-16   ::   Можаев Борис Андреевич

Заходим в избу; все чистенько и светло: печка побелена, полы так надраены, что желтизной отдают, на окнах светлые занавесочки. Старуха сидела на кровати, застланной лоскутным одеялом.

– Ой, сядой приехал! – встретила она меня с удивлением.

– Кто вам дрова колет? – спрашиваю я.

– Ванюшка-дурачок из Павловки. Раньше я ему платила папиросками. А теперь он поллитру просит. – Она показала квитанцию на штраф, и глаза ее опять, как там, на суде, заслезились. – Не пожалела судья-то.

– Анастасия Васильевна, – говорю, – нельзя же самогонку варить. Это по закону запрещено. Судья не виновата, она избрала для вас самое малое наказание.

– Да я это… я не жалуюсь. – Она быстренько утерла кулаком слезы и с ожиданием уставилась на Мотина. – Виктор Семеныч, как же мы теперь?

– Ладно… Деньги не плати без моего ведома. Разберемся. А дров тебе привезем.

– Где дочь ваша живет? – спрашиваю я старуху.

– Вон, напротив, – указала она в окошко на большой дом, стоявший крайним, но с другого порядка. – Да ведь она уж полгода с постели не встает. Убилась она.

– Как убилась? – спросил я Мотина.

– Сено возили на ферму. Она и упала с возу. А земля была мерзлой. Теперь болеет. На пенсии.

Мы поехали к заведующей овцефермой; и здесь на дворе и около не было десятилетнего запаса дров. Осиновые хлысты, за которые она и попала под суд, валялись тут же, возле дома. К нам подошла хозяйка, Мелехина Мария Максимовна.

– Что ж вы их не распилите? – спрашиваю ее. – Они скорее подсохнут. Не то и гореть не будут.

– Мы их купили для починки забора да повети… – Она виновато улыбнулась, как бы оправдывая перед Мотиным своего брата, который выглядывал в притвор из сеней. – А дров мы еще и не запасали.

– Откуда хлысты привезли? – спрашиваю.

– Да, наверно, с мертвой деляны, – ответила Мелехина.

– Это что за мертвая деляна?

– А вон там, с краю леса. Срезали ее года два назад, да и бросили гнить. Она будто в дело не годится. Вот с нее и таскают.

– Съездим! Поглядеть надо, – сказал я.

– Давайте! – Мотин сел за руль.

Но Мелехина задержала его:

– Виктор Семенович, когда же колодец нам сделают? Ведь совсем завалился. Мы ж на Петас за водой ходим.

– Ты же знаешь, у нас ни одного колодезного мастера нет.

– А как же быть?

– Ищите мастера! А мы оплатим работу.

До лесу было метров шестьсот – семьсот. За березовой опушкой облесья мы увидели ту мертвую деляну: срезанные деревья лежали вповалку, накрывая друг друга, на огромном пространстве; лист давно уж облетел и черным прелым месивом густо покрывал землю; оголенные сучья торчали во все стороны, и некоторые, освобожденные от гниющей коры, белели, как кости. А отдельные осины еще зеленели; лежа на боку, подпитывались остатками соков недорезанной коры и луба, соединяющими дерево с пнем.

– Это что за мамаево побоище? – спросил я.

– Тонкомерный лес… Что покрупнее – взяли, а остальное бросили. Вот отсюда и таскают ухари-трактористы хлысты и торгуют ими. И зараза отсюда идет, на здоровый лес перекидывается.

– Что же вы молчите? За такие вещи наказывать надо.

– Деляна-то леспромхозовская. Он нашему району не подчиняется. Мы для него – что китайцы, обитатели другого государства… – Помолчал и с тоскливым безразличием, вроде самому себе, признался: – Совестно и за старух, которых судили, и за эту вот гниющую свалку. В своем же лесу не можем порядка навести. Эх!.. – и заковыристо выругался.

– Виктор Семенович, – говорю ему, – привезли бы дров тем же старухам и совесть, свою не терзали бы.