Графин с петухом   ::   Ваншенкин Константин Яковлевич

Командир отделения сержант Веприк приблизился к строю и тоже подсчитал ногу:

– Раз, два, левой, левой, раз-два, р-раз, р-раз, р-раз, запевай!

Витька Стрельбицкий, кашлянув, хрипло начал:

Якорь поднят, вымпел алый

Плещет на флагшто-о-оке,

Краснофло-те-ец, крепкий малый…

Но подхватили нестройно, не в лад, кто-то сбился и сбил остальных. В строю засмеялись. У них было хорошее настроение. Они понимали друг друга, они знали все друг о друге. Они знали, кто из них кем был, их, правда, не интересовало, кто кем будет.

Стрельбицкий продолжал хрипеть:

Как прощали-ись мы в Кронштадте,

Цепь отгро-омыха-а-ала…

Тут одни запели, как надо:

Ты стояла в белом платье

И платком махала,

а другие, дурачась:

Ты стояла, сено ела и хвостом махала.

– Отставить! – крикнул Веприк и возвысил голос: – Взво-од, бего-ом марш! («Марш» – он мог и не добавлять, взвод и так двигался.) Взвод потрусил легонькой рысцой, почти с той же скоростью. Никто не обижался, так было принято: они плохо спели, он их заставляет пробежаться, так уж было заведено, это была норма, своего рода правила тона.

– Правое плечо вперед! – крикнул Веприк, чтобы самому оставаться на дороге.

Взвод трусил по кругу, аккуратно, выбирая, где посуше.

– Стариков-то не гоняй! – сказал Агуреев Веприку, и тот неохотно скомандовал: – Боровой и Голубчиков, выйти из строя!

Те отстали, стояли на холме, не зная, что делать.

– Ладно, – добродушно произнес взводный. – Приступим к занятиям.

За спиной у Мишки Сидорова шишковато торчал вещмешок, набитый деревянными гранатами-болванками. Воткнули в землю палки, покидали на точность. Потом стали бросать в падении: бросил гранату и, как продолжение того же движения, упал на живот. Потом, наоборот, бросали лежа, едва приподнявшись, и тут же, быстро вскочив, делали перебежку. Лейтенант показывал с явной охотой и сам падал, не жалея шинели.

Потом вышли к мостику. У них было такое место – овражек метра три глубиной и над ним два бревнышка без перил. Первым пошел Мишка Сидоров, на середине заколебался, закачался, крикнул: «Больно склизко!» – сорвался, но умудрился ухватиться локтевым сгибом за мосток и вылезти – больно уж здоров был малый. Остальную часть пути он проделал сидя. Пашка Кутилин пошел боком, осторожно выдвигая левую ногу и подтягивая правую. Но тоже потерял равновесие и, прежде чем упасть, долго балансировал на бревнышках, умоляюще взглядывая по сторонам хитрыми испуганными глазами и смеша взвод, насколько его можно было сейчас рассмешить. Ведь остальным испытание еще предстояло.

Лутков пошел быстрой побежкой, преодолел мостик на скорости, поскользнулся лишь в самом конце И успел прыгнуть хотя и не на другую сторону, но и не вниз, а на скат овражка и быстро вскарабкался наверх. Мосток никого не щадил. Веприк, как ни старался, слетел, зато Агуреев прошел замечательно – быстро, четко и до самого конца. Будь вдвое шире овраг, он бы все шел.

– Помкомвзвод, – сказал Плужников, – выдели человечка три людей, пускай в лесу костер большой разведут. – И сам перешел на ту сторону, не так чисто, как Агуреев, но тоже уверенно. Он построил взвод, скомандовал: – Запевай! – и взвод запел лихо и слаженно.

Через полчаса они уже сидели у костра, отворачивая лица от жара и отстраняясь от огня, когда подбрасывались сухие ветви и он вздымался, ревя и почти выходя из-под контроля. Но огонь быстро опадал, костер горел сильно и ровно, можно было хорошо просушиться.

На земле шла война, большинство из них знало, что это такое, а вскоре им предстояло подтвердить и умножить эти свои знания, но здесь, у костра, жизнь была устойчива, привычна. Здесь не было ничего и никого, мешающего взгляду и слуху. Это был их клуб, ассамблея. Это был час равенства.

– Умаялись? – говорил лейтенант Плужников, сухо поплевывая. Он сидел, широко расставив колени и равномерно кидая в огонь мелкие ветки и сучки. – Бросьте, вы молодцы.