Илья Артемьев   ::   Каменецкий Александр

Признаюсь, я не особый знаток литературы, и мое техническое образование в последнее время все больше действует мне на нервы. Бог с ним, с Кафкой (вряд ли мне удастся одолеть во-от таку толстую книгу), но прочесть Артемьева сделалось просто необходимо. Я решил подробнее порасспросить приятеля-филолога. Он долго сопротивлялся, а затем по секрету сообщил, что у них на факультете намечается чуть ли не подпольная лекция о личности и творчестве Артемьева. Приглашаются "только свои", но для меня "в силу моей искренней заинтересованности" может быть сделано исключение.

-- Ты никогда не оценишь этого подарка, -- сообщил приятель, когда мы плутали по темным университетским коридорам в поисках нужной аудитории.

-- Откуда такая секретность? -- подивился я.

-- Как ты не понимаешь? -- авторитетно заявил он. -- Это человек, перевернувший русскую литературу. Procus profani, как говорят латиняне. Не мечите бисера перед свиньями. Оглашенные, изыдите.

Я терпеливо выслушивал весь этот бред, пока, наконец, мы не вошли в маленькую полутемную комнату, донельзя грязную, с исписанными столами и разнокалиберными поломанными стульями. Суровый человек в костюме-тройке плотно занавешивал шторы. Приятель отвел меня в самый дальний угол и велел сидеть тихо. Понемногу собиралась разношерстая публика. Здесь были и седовласые, преподавательского вида, дамы, и небритые юноши в очках с большими диоптриями, и какие-то темные бомжеватые личности, которые обычно повсюду таскают с собой холщовые авоськи. Как ни странно, откуда-то взялся здоровенный бык с золотой цепью на шее и мобильным телефоном.

-- Это что, тоже почитатель Артемьева? -- шепнул я приятелю.

-- Знание объединяет, -- заговорщически подмигнул тот. -И мытари, и грешники...

Он не договорил и вытаращился на дверь. В сопровождении двух внушительного вида молодых людей, облаченных в нечто, напоминающее рясы (охрана, подумал я), в комнату вошел сморщенный карлик. Он едва доставал до пояса свои спутникам, и ужасный горб раздувал его дорогой пиджак. Карлик окинул быстрым взглядом собравшихся и вскарабкался на трибуну, вытирая пот со лба огромным белоснежным платком. Аудитория почтительно замолкла. Карлик промокнул платком багровую, в пигментных пятнах лысину, водрузил на нос золоченые очки и сделал невообразимо смешной жест, ткнув указательным пальцем куда-то в потолок. Вместо того, чтобы рассмеяться, слушатели замерли и уставились на торчащий палец, словно бы ожидая, что он начнет источать сияние.

Наконец, карлик заговорил склочно-писклявым голосом, вдобавок, кажется, по-английски. Один из его спутников начал переводить, отвратительно коверкая русские слова и явно не поспевая за лектором. Из своего угла я не разбирал почти ничего, да и публика, кажется, тоже, однако во взглядах собравшихся читался немой восторг, словно они созерцали живого Будду. Речи карлика сводились к тому, что все мы, избранные, являемся почитателями самого выдающегося из писателей современности, а возможно и всей человеческой истории. Это накладывает определенные обязанности. Без разрешения Совета Читателей никто из присутствующих не имеет права разглашать тайну теперишнего собрания и вообще вести разговоры о Нем с непосвященными. Всякое слово, брошенное на ветер, обернется для Него непоправимой утратой, поскольку Он, творец, раним и беззащитен, как и всякий гений. Мы обязаны хранить его покой, чтобы он в очередной раз подарил миру новый шедевр.

-- Каждая Его книга, -- здесь карлик снова воздел палец к потолку и как-то дернулся, -- изменяет этот мир, и если мы хоть в самой малости помешаем процессу, может случиться непоправимое.

Он выдержал театральную паузу, подвигал торчащим пальцем и заковылял к выходу, искоса любуясь произведенным эффектом. Свита удалилась вместе с ним.