Информаторы   ::   Эллис Брет Истон

Очень молодой, загорелый, светловолосый, без рубашки, в тугих белых джинсах, и когда он наклоняется потрогать воду, мышцы на спине слегка перекатываются под гладкой, чистой, загорелой кожей. Он принес с собой магнитофон, тот стоит возле джакузи, кто-то поет «Наша любовь в опасности», и я надеюсь, что шелест пальмовых листьев на теплом ветру унесет музыку во двор к Саттонсам. Я увлеченно наблюдаю: как сосредоточен служитель, как тихо движется вода, когда он тащит сквозь нее сеть, как он эту сеть опустошает — в ней листья и разноцветные стрекозы, видимо, замусорили сверкающую поверхность. Служитель открывает сток, мышцы на руках изгибаются — чуть-чуть, лишь на секунду. И я парализованно гляжу, как он сует руку в круглое отверстие, тащит оттуда что-то, мышцы снова напрягаются на мгновение, очерченные солнцем светлые волосы шевелятся на ветру, я слегка ерзаю в шезлонге, но глаз не отвожу.

Служитель уже вынимает руку из стока, вытягивает две большие серые тряпки, с них капает, он роняет их на бетон и смотрит. Долго-долго эти тряпки разглядывает. И шагает в мою сторону. Какой-то миг я паникую, поправляю черные очки, беру масло для загара. Служитель идет медленно, все залито солнцем, я вытягиваю ноги, втираю масло в бедра изнутри, в ноги, в колени, в икры. Служитель стоит надо мной. Я приняла валиум — от него все плывет, пейзаж колышется неспешными волнами. На лицо падает тень, и я могу поднять голову и посмотреть на служителя, из магнитофона кричат: «Наша любовь в опасности», а служитель открывает рот — губы полные, белые зубы, чистые, ровные, и мне так нужно, чтобы он попросил меня пойти в белый пикап, что стоит в конце аллеи, приказал мне поехать в пустыню вместе с ним. Его пахнущие хлоркой руки станут втирать масло мне в спину, в живот, в шею, он смотрит сверху вниз, из магнитофона — рок, пальмы движутся в пустынном зное, солнечное сияние на голубой водной глади, и я напрягаюсь, жду, когда же он что-нибудь скажет — что угодно, вздох, стон. Вдыхаю, гляжу сквозь очки ему в глаза и дрожу.

— У вас в стоке две дохлые крысы.

Я молчу.

— Крысы. Две, дохлые. Застряли в трубе или, может, упали, не знаю. — Он растерянно смотрит на меня.

— Зачем… вы… мне это говорите? — спрашиваю я.

Он стоит, ждет продолжения. Я поверх очков гляжу на серую кучку возле джакузи.

— Уберите… их? — выдавливаю я, отводя глаза.

— Ага. Ладно, — отвечает служитель, руки в карманах. — Я просто не понимаю, как они туда попали?

Это заявление — вообще-то вопрос — звучит так вяло, что я отвечаю, хотя ответа не требуется:

— Ну… откуда нам знать?

На обложке журнала «Лос-Анджелес» брызжет сине-бело-зеленый фонтан — громадная водяная дуга тянется в небо.

— Крысы боятся воды, — замечает служитель.

— Да. Я слышала. Я знаю.

Служитель шагает обратно к двум крысам-утопленницам, берет их за хвосты — хвосты должны быть розовые и гладкие, но даже отсюда мне видно, что теперь они бледно-голубые, — и кладет их в ящик — а я думала, у него там инструменты, — и я, чтобы не думать о служителе, который таскает с собой крыс, открываю «Лос-Анджелес» и ищу статью про фонтан с обложки.

Сижу в ресторане на Мелроуз с Энн, Ив и Фейт. Пью вторую «кровавую Мэри», Ив с Энн перепили «кира», а Фейт заказывает, по-моему, четвертую водку с лаймом. Я закуриваю. Фейт рассказывает, как у ее сына Дирка отняли права, потому что по пьяни превысил скорость на шоссе Тихоокеанского побережья. Фейт теперь ездит на его «порше». Интересно, знает ли она, что Дирк продает кокаин десятиклассникам в Беверли-Хиллз. Мне об этом как-то днем на прошлой неделе рассказал Грэм в кухне, хотя я про Дирка не спрашивала. «Ауди» Фейт в ремонте — третий раз за год. Она хочет его продать, но не понимает, что купить взамен.