Интерлюдия. Последнее лето Форсайта   ::   Голсуорси Джон

И, совсем расчувствовавшись, он сказал:

— Ничего, ничего, родная! Слова эти вырвались у него невольно, ими он всегда утешал Холли, когда у неё что-нибудь болело, но действие их было мгновенно и потрясающе. Она разняла руки, спрятала в ладони лицо и расплакалась.

Старый Джолион стоял и глядел на неё глубоко запавшими от старости глазами. Отчаянный стыд, который она, видимо, испытывала от своей слабости, так не вязавшейся со сдержанностью и спокойствием всего её поведения, казалось, говорил, что она никогда ещё не выдавала себя в присутствии другого человека.

— Ну, ничего, ничего, — приговаривал он и коснулся её почтительно протянутой рукой.

Она повернулась и прислонилась к нему, не отрывая ладоней от лица. Старый Джолион стоял очень тихо, не снимая худой руки с её плеча. Пусть выплачется — ей легче станет! А озадаченный пёс Балтазар уселся на задние лапы и разглядывал их.

Окно ещё было открыто, занавески не задёрнуты, Остатки дневного света снаружи сливались со светом лампы; пахло свежескошенной травой. Умудрённый долгою жизнью, старый Джолион молчал. Даже большое горе выплачется со временем — только время залечит печаль, Время — великий целитель. На ум ему пришли слова: «Как лань желает к потокам воды», но он не знал, зачем они ему. Потом, уловив запах фиалок, он понял, что она вытирает глаза. Он выдвинул подбородок, прижался усами к её лбу и почувствовал, что она вздрогнула всем телом, как дерево, когда стряхивает с ветвей дождевые капли. Она поднесла его руку к губам, словно говоря: «Все прошло. Простите меня!»

От поцелуя ему почему-то стало легче; он повёл её назад к роялю. И пёс Балтазар пошёл следом и положил к их ногам кость от одной из съеденных ими котлет.

Желая как можно скорее сгладить память об этой минуте, он не мог придумать ничего лучше фарфора; и, переходя с ней от одного шкафчика к другому, он вынимал образцы изделий Дрездена, Лоустофта и Челси и поворачивал их в тонких жилистых руках, кожа на которых, покрытая редкими веснушками, выглядела очень старой.

— Вот это я купил у Джобсона, — говорил он, — заплатил тридцать фунтов. Очень старая. Везде эта собака раскидывает кости! Этот старый бокал мне попался на аукционе, когда достукался распутник маркиз. Впрочем, вы этого не можете помнить. Вот хороший образчик Челси. Ну, а как вы думаете, вот это что?

И ему было приятно, что женщина с таким вкусом заинтересовалась его сокровищами, ибо в конце концов ничто не успокаивает нервы лучше, чем фарфор неустановленного происхождения.

Когда, наконец, под окном зашуршали колеса экипажа, он сказал:

— Непременно приезжайте ещё; приезжайте к завтраку, тогда увидите их при дневном свете, и мою детку увидите — она милая крошка. Собака к вам, видно, благоволит.

Балтазар, чувствуя, что она уезжает, тёрся боком о её ногу. Провожая её на крыльце, старый Джолион сказал:

— Он довезёт вас в час с четвертью. Вот вам для ваших протеже. — И он сунул ей в руку чек на пятьдесят фунтов.

Он видел, как заблестели её глаза, услышал её тихое: «О дядя Джолион!» — и все в нём вздрогнуло от удовольствия. Это значило, что одно-два бедных создания получат какую-то помощь, и это значило, что она приедет ещё. Он заглянул в экипаж и ещё раз пожал ей руку. Ландо покатилось. Он стоял и смотрел на луну и на тени деревьев и думал: «Чудесная ночь! Она!..»



II

Два дня дождя, и установилось лето, ясное, солнечное. Старый Джолион гулял и беседовал с Холли. Сначала он чувствовал себя словно выросшим и полным новых сил, потом ощутил беспокойство. Почти каждый день они ходили в рощу и доходили до упавшего дерева. «Ну что ж, её нет, — думал он, — конечно, нет». И тогда ему казалось, что он стал ниже ростом, и, с трудом передвигая ноги, он шёл в гору к дому, прижав руку к левому боку.