Ирунчик   ::   Залыгин Сергей

В разговорах дядя Вася-Ваня нередко употреблял такие выражения, как "человеческое мышление", "нравственное мышление", "беспредельность мысли", "внутренний и внешний монолог", и еще нечто подобное.

Для Ирунчика все это было если уж не детством, так чем-то подростковым, ранней юношеской наивностью.

Она все это давно проходила. Во время своего пребывания на первом курсе медицинского института и еще раньше в старших классах средней школы.

В те времена она не только посещала разного рода тусовки, но и участвовала в глубокомысленных разговорах, пытаясь высказать что-нибудь "от себя". Тогда она увлекалась рассказами Антона Чехова, теориями Льва Толстого и еще какими-то теориями.

Потом она довольно быстро поняла, что слова ничто, главное дело, прежде всего излечение больных, и посвятила себя этому. Хотя и понимала уже, что самое суровое рабство это то рабство, которое принято добровольно. Уже тогда она заметила, что из врачей редко выходят политики и ораторы, и это еще раз подтвердило правильность ее решения.

Ей нравилась детскость дяди Васи-Вани, нравилась его подчиненность идее "хромой роли". Дядя казался ей младше ее, хотя на самом деле был старше.

Однажды речь между ними зашла о нынешней власти в России неизбежное дело, и дядя Вася-Ваня, приподняв правую руку, сказал:

А чего там! Давно известно: чем выше, тем грязнее! Так?

Не знаю... ответила Ирунчик. Кажется, так. Лично мне без разницы.

Ей и в самом деле было без разницы, потому что слишком много разниц она видела вокруг себя: видела бомжей, слышала обещания высоких государственных людей и привыкла не обращать внимания на разницу.

В другой раз дядя Вася-Ваня сказал:

Люди Богу не нужны! Если Он и произвел их на свет, так не раз пожалел об этом. А вот людям Бог нужен. Независимо от того, кто кого произвел Он их или они Его...

Дядя Вася-Ваня приглашал ее в свой театр смотреть современные пьесы, которых Ирунчик не понимала, но чеховского "Дядю Ваню" она перечитала дважды, и ей снова и снова верилось, что дядя Ваня действительно мог быть хромым. Что-то было в этом герое очень искреннее, но в то же время и злое. Была какая-то неудачливость, было и благородство, а хромота, казалось ей, позволяла все это открыть полнее.

В театре, где работал Казанцев, он часть заработанного получал билетами в средние ряды крохотного зрительного зала и торговал ими у входа по цене чуть ниже той, что была в кассе. На этих-то местах и сидела Ирунчик, бок о бок с Казанцевым, отсюда-то и смотрела спектакли.

Странное чувство вызывали в ней эти зрелища.

Она не только не любила, она ненавидела всех и всяческих звезд, потому что подлинных звезд среди них было очень-очень мало, зато множество тех, кто выдавал себя за звезду. Это тоже было искусство выдать себя за звезду, но Ирунчику оно было противно, она его не терпела вплоть до того, что ее начинало тошнить.

Она понимала, что мнимые звезды люди несчастные, все они страдали и страдания свои пытались выдать за гениальность, за что-то такое, к чему люди должны относиться только так, как сами они того требовали. Требовали нахально и безоговорочно.

В то же время в театрике было несколько актеров и актрис совсем другого склада, которые играли, будучи до глубины души оскорблены тем, что до сих пор никем не признаны, хотя в действительности заслуживали признания.

Иногда она видела дядю Васю-Ваню на сцене с прилаженной к левому ботинку толстенной подошвой разумеется, в эпизодах. Эпизод сам по себе ничего не говорил о сегодняшнем дяде Васе-Ване, тем не менее убеждал ее в том, что роль хромого дяди Вани это и вправду его роль, Богом ему предназначенная.

Когда Ирунчик все это увидела, она спросила его:

А ты какой? Тот или этот тоже ждешь не дождешься своего признания?

Дядя Вася-Ваня задумался, повременил с ответом.