Искушение богини   ::   Гейдж Паулина

Мерире недоумевающе посмотрела на нее, когда она оттолкнула в сторону принесенное ей платье и приказала достать один из своих старых нарядов. Они по-прежнему лежали в сундуке за дверью, сложенные аккуратной стопкой, точно так, как их оставила Нофрет. Пока Мерире стояла и пялила на нее глаза, Хатшепсут сама взяла из стопки верхнюю повязку и обернула ее вокруг талии. Она подошла как нельзя лучше, словно только вчера снятая, и Хатшепсут застегнула поверх украшенный драгоценными камнями пояс и надела на голову желтый шлем. Мерире нашла воротник из электрума с цветами из аметиста и яшмы и обернула его вокруг ее шеи. Натягивая белые кожаные сапоги, Хатшепсут приказала Мерире найти Перхора и послать его запрягать в колесницу лошадей.

Мерире вышла, но, прежде чем направиться в конюшни, зашла к старшему управляющему Тутмоса. Хатшепсут никогда не выезжала по утрам, и фараону наверняка будет интересно. Управляющий послал ее выполнять поручение, а сам приказал писцу написать Тутмосу записку.

Фараон как раз сидел в шатре на окраине Фив, вокруг него собрались генералы, а перед ним в долине расположилась армия. Прочитав записку, он как-то странно притих.

– Она знает, – прошептал он.

– Прошу прощения, ваше величество? – переспросил Нахт. Но Тутмос только тряхнул головой и приказал принести еще вина. Уже недолго осталось, надо только подождать. Утром они отправятся в поход. Утром…

Беговой круг искрился на солнце, ослепительно сверкала горячая земля. Перхор ждал Хатшепсут, стоя в золотой колеснице, лошади вставали на дыбы и рвались вперед. Увидев женщину, он спрыгнул на землю и передал ей поводья.

Она с улыбкой поприветствовала его и ступила на колесницу, натягивая рукавицы.

– Постой сегодня рядом со мной, Перхор, – окликнула она его. Он послушно вскочил на колесницу и встал у нее за спиной.

– Сегодня мы не будем ездить по кругу, – сказала Хатшепсут, натягивая поводья. – Съездим для разнообразия в пустыню.

Лошади заржали и пошли рысью. Перхор легко держал равновесие, ветер приятно холодил ему лицо.

– Фараону это не понравится, ваше величество, – крикнул он ей в ухо.

Она повернула голову и ухмыльнулась, настегивая лошадей.

– Пусть он сгниет, твой фараон! – откликнулась она, и ветер унес ее слова. Они с грохотом вылетели на дорогу, ведущую к реке, но почти сразу резко взяли влево и понеслись вдоль линии скал к плоской равнине, которая открывалась за ними.

Все утро она хлестала лошадей, и они мчались галопом по пустыне, так что песок впивался в кожу, набивался в носы и рты. Полуденное солнце стояло в зените, обжигающий огненный ветер выжимал из них пот и опалял кожу. Перхор, уцепившись в борта колесницы, едва удерживал равновесие, дивясь про себя, откуда взялось столько сил у этой женщины, которая все три года, что он служил ей, оставалась такой спокойной, почти холодной, неторопливой и молчаливо-загадочной. Следы от колесницы исполосовали песок на много миль вокруг, а они все носились взад и вперед, задыхаясь в тучах красной пыли, поднятой ими. Когда в голову колесничего уже начала закрадываться мысль, не пора ли ему выхватить вожжи из ее рук и положить конец этому безумию, она вдруг развернула лошадей и направила их к проходу в скалах, за которыми лежал такой знакомый и надежный берег. Он закрыл глаза и с облегчением вздохнул, шепча про себя молитву. Лошади, спотыкаясь, добрели до казарм и остановились, взмыленные и понурые. С трудом спустившись с колесницы, он подал ей руку, но она еще долго стояла неподвижно, переводя взгляд с низких каменных строений на деревья, окружавшие плац, а с них на берег реки. Когда она наконец вложила руку в его протянутую ладонь и спрыгнула на землю, он увидел, что она плачет, слезы бежали по ее щекам, оставляя дорожки в пыли, покрывавшей лицо.