Искусительница   ::   Воннегут Курт

Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. «Только и думают – ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются».

Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее – монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.

Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.

Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких – слепну, падаю, тону…

– Что, капрал, доволен? – спросил старик.

– Я ее не просил уезжать, – сказал Фуллер.

– Другого выхода вы ей не оставили, – сказал Хинкли.

Фуллер опустил голову. Уши у него горели.

– Напугала она тебя до смерти, верно? – сказал Хинкли.

Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.

– Кого это напугала? – сказал он высокомерно. – Никого я не испугался.

– Отлично! – сказал Хинкли. – Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. – И он бросил газеты на колени Фуллеру.

Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что если он заговорит, его голос будет похож на кряканье.

– Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, – сказал старик.

Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер до судорог старался сдержать волнение.

Дверь Сюзанниной мансарды была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера «гнездышко» рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном где-то в одном уголке и пышной постелью в виде лебедя – в другом.

А увидел он и Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. Это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, – голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо коврика. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком…

Единственный намек на гарем – белое кольцо тальковой пудры на полу, перед зеркалом, и посреди кольца – отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше бусин.

Фуллер взглянул на эти бусины, потом – на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан.

Одета она была по-дорожному – и одета скромнее, чем жена любого миссионера.

– Газеты, – крякнул Фуллер. – Мистер Хинкли прислал.

– Как это мило с его стороны, – сказала Сюзанна. – Передайте ему… – Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губы, и ее тонкий носик покраснел.

– Газеты, – повторил Фуллер пустым голосом. – Мистер Хинкли прислал.

– Я вас слышу, – сказала она. – Вы это уже один раз сообщили. Больше вам нечего мне сказать?

Фуллер беспомощно опустил руки: – Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, – сказал он, – вовсе не хотел.

– Предлагаете мне остаться, что ли? – сказала Сюзанна несчастным голосом. – После того, как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?

– Елки-палки, да никогда я вас так не обзывал!

– А вы пытались поставить себя на мое место? – спросила она.