История полковника Джека   ::   Дефо Даниэль

Майор Джек, весельчак и славный малый, от природы одаренный живым умом — как говорится, хватал все на лету, — был большой насмешник и мастер на всякие выдумки; к тому же, как я не раз замечал, в нем всегда угадывался дворянин; он обладал истинным мужеством, не боялся решительно ничего и мог смотреть смерти в лицо без содрогания; и вместе с тем он был самым великодушным и чувствительным существом на свете; ему от рождения была свойственна благородная отвага, ничего общего не имевшая, однако, с отвратительной жестокостью Капитана; одним словом, чтобы считаться совершенством, ему недоставало лишь честности. Подобно мне, он научился читать, умел складно говорить и писал очень толково, на редкость изящным слогом, в чем вы сами сможете убедиться, читая мой рассказ.

Что же касается вашего покорного слуги, Полковника Джека, он был бедным, несчастным, смирным псом, исполненным рвения научиться всему на свете от любого учителя, кроме разве самого дьявола. Он был выброшен в жизнь так рано, что, ступая на стезю греха, не понимал еще ни всей безнравственности его, ни грядущей вослед расплаты. Прекрасно помню, как, представ однажды перед судом за кражу, которой на самом деле не совершал, я пытался защитить себя, объясняя и доказывая, что мои обвинители заблуждаются и противоречат сами себе, и тогда судья сказал мне, как жаль, что я не нашел лучшего применения своим способностям, ибо, по всему видно, учили-то меня добру; однако его честь ошибался: ничему меня никогда не учили, кроме как воровать да еще, как я уже сказал, читать и писать, вот и вся моя наука за десять лет жизни. Но язык у меня был хорошо подвешен, и говорил я не хуже иных недоучек.

Среди товарищей моих слыл я парнем храбрым, решительным и отчаянным забиякой; однако сам я был о себе иного мнения и всячески избегал драк, хотя иногда все же в них ввязывался, а поскольку был я крепок и к тому же отличался проворством, победа всегда оставалась за мной. Однако, если кулаки не помогали, частенько меня выручал мой язык, не только когда я был мальчишкой, но и позже, когда стал уже взрослым мужчиной.

В нашем деле я был осмотрителен и ловок и попадался реже моих коллег-жуликов, даже в годы детства, а уж взрослым и вовсе никогда, ни единого разу за все двадцать шесть лет — вот сколько времени отдал я нашему делу, — а с виселицей так и не свел знакомства, а как мне это удалось, вы еще услышите.

Что до моего вида, то, поскольку я спал в угольной яме при стекольном заводе и вечно околачивался на грязной улице, то и выглядел я соответственно, как, впрочем, все мы, другого ждать от нас и не приходилось, — вылитый «Чистим-ваксим, ваша честь!» — попрошайка, жулик, что хотите, самая презренная и разнесчастная тварь; и все же, помню, иногда люди говорили обо мне: «Какое хорошее у мальчишки лицо, если бы его умыть да одеть получше, из него вышел бы ну просто славный мальчуган, только поглядите, какие у него глаза, какая приятная улыбка, вот жалость-то! Что только думают родители этого оборванца?» И они подзывали меня к себе и спрашивали, как меня зовут, а я отвечал, что меня зовут Джек. «Да нет, как твоя фамилия, плутишка?» — спрашивали они. «Не знаю», — отвечал я. «Ну, кто твои отец и мать?» — «Нет у меня отца и матери», — говорил я. «Но были когда-то?» — спрашивали они. «Нет, — отвечал я, — я никогда их не знал». Тогда они качали головой и восклицали: «Бедный мальчонка! Вот горе-то!» И тому подобное… И отпускали меня. Однако подобные разговоры западали мне в душу.

Мне было почти десять, Капитану одиннадцать, а Майору около восьми лет, когда умерла моя добрая кормилица.