История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса   ::   Филдинг Генри

В таком наряде невеста вышла из своей комнаты, пылая румянцем, притаив дыхание; и Джозеф, чьи глаза метали пламя, повел ее, сопровождаемый всем семейством, в церковь, где мистер Адамс совершил обряд, при котором лишь одно достойно было примечания наравне с удивительной и непритворной скромностью Фанни – истинно христианское благочестие Адамса, который всенародно укорил мистера Буби и Памелу за смех в таком священном месте и в такой торжественный час. Наш пастор поступил бы не иначе и в отношении самого высокого князя на земле, ибо хотя в других вещах он оказывал высшим покорность и почтительность, но там, где дело касалось религии, он тотчас утрачивал всякое лицеприятие. Его правилом было, что он – служитель всевышнего и не может, не нарушая своего долга, хотя бы в мельчайшем поступиться честью или делом господина своего, будь то ради самого великого земного властителя. Он и сам любил говорить, что мистер Адамс в церкви, облаченный в стихарь, и мистер Адамс в другом месте и без этого украшения – два совершенно различных лица.

Когда церковные обряды закончились, Джозеф повел свою цветущую молодую жену обратно в дом мистера Буби (расстояние было такое близкое, что они не посчитали нужным воспользоваться каретой); остальные также сопровождали молодоженов пешком; а там их ждала великолепнейшая трапеза, за которой пастор Адамс проявил отменный аппетит, поразив и превзойдя им всех присутствующих. Впрочем, недостаток аппетита в этом случае выказали только двое – те, в чью честь справлялось торжество. Они насыщали свое воображение более упоительным пиром который им сулило приближение ночи и мысль о котором переполняла их ум, хотя и будила в них различные чувства: один был весь – желание, тогда как у другой желания приглушала боязнь.

Наконец, после того как день миновал, полный жаркого веселья, умеряемого самым строгим приличием, – причем, однако, пастор Адамс, крепко зарядившись элем и пудингом, позволил себе больше игривости, чем это было у него в обычае, – настал блаженный миг, когда Фанни удалилась со своею матерью, свекровью и сестрой. Ее раздевали недолго, ибо ей не нужно было размещать по шкатулкам драгоценности, ни складывать с чрезвычайной тщательностью тонкие кружева. Раздеваться означало для нее не снимать, а лишь открывать украшения: так как все ее прелести были дарами природы, она при всем желании не могла снять их с себя. Как, читатель, дам я тебе достойный образ этого прелестного юного существа! Цветение роз и лилий могло бы дать некоторое слабое представление о румянце на белом ее лице, их запах – о ее сладостной прелести; но чтобы представить себе ее всю, вообрази юность, здоровье, свежесть, красоту, грацию и невинность на брачном ложе; вообрази их в предельном их совершенстве; и тогда встанет пред твоими глазами образ очаровательной Фанни.

Как только Джозефу дали знать, что она в постели, он полетел к ней в безудержном нетерпении. Одна минута привела его к ней в объятия; и тут мы оставим счастливую чету наслаждаться тайными наградами их постоянства; наградами такими великими и сладкими, что Джозеф, я думаю, не завидовал в ту ночь самому высокородному герцогу, ни Фанни самой блистательной герцогине.

На третий день мистер Уилсон и его жена с сыном и дочерью вернулись домой, где они живут теперь все вместе так счастливо, как, может быть, больше никто на земле.