Иван   ::   Богомолов Владимир

Накинув набухшую плащ-палатку, я подошел к мальчику. Застегивая крючки на его полушубочке, Холин похвастал:

- А в машине сена - целая копна! Я одеяла взял, подушки, сейчас завалимся - и до самого штаба.

- Ну, Ванюша, прощай! - Я протянул руку мальчику.

- Не прощай, а до свидания! - строго поправил он, сунув мне крохотную узенькую ладошку и одарив меня взглядом исподлобья.

Разведотдельский "додж" с поднятым тентом стоял шагах в десяти от землянки; я не сразу разглядел его.

- Родионов, - тихо позвал я часового.

- Я, товарищ старший лейтенант! - послышался совсем рядом, за моей спиной, хриплый, простуженный голос.

- Идите в штабную землянку. Я скоро вас вызову.

- Слушаюсь! - Боец исчез в темноте.

Я обошел кругом - никого не было. Шофер "доджа" в плащ-палатке, одетой поверх полушубка, не то спал, ни то дремал, навалившись на баранку.

Я подошел к землянке, ощупью нашел дверь и приоткрыл ее.

- Давайте!

Мальчик и Холин с чемоданом в руке скользнули к машине; зашуршал брезент, послышался короткий разговор вполголоса - Холин разбудил водителя, - заработал мотор, и "додж" тронулся.

3

Старшина Катасонов - командир взвода из разведроты дивизии - появился у меня три дня спустя.

Ему за тридцать, он невысок и худощав. Рот маленький, с короткой верхней губой, нос небольшой, приплюснутый, с крохотными ноздрями, глазки голубовато-серые, живые. Симпатичным, выражающим кротость лицом Катасонов походит на кролика. Он скромен, тих и неприметен. Говорит, заметно шепелявя, может, поэтому стеснителен и на людях молчалив. Не зная, трудно представить, что это один из лучших в нашей армии охотников за языками. В дивизии его зовут ласково: "Катасоныч".

При виде Катасонова мне снова вспоминается маленький Бондарев - эти дни я не раз думал о нем. И я решаю при случае расспросить Катасонова о мальчике: он должен знать. Ведь это он, Катасонов, в ту ночь ждал с лодкой у Диковки, где "немцев столько, что к берегу не подойдешь".

Войдя в штабную землянку, он, приложив ладонь к суконной с малиновым кантом пилотке, негромко здоровается и становится у дверей, не сняв вещмешка и терпеливо ожидая, пока я распекаю писарей.

Они зашились, а я зол и раздражен: только что прослушал по телефону нудное поучение Маслова. Он звонит мне по утрам чуть ли не ежедневно и все об одном: требует своевременного, а подчас и досрочного представления бесконечных донесений, сводок, форм и схем. Я даже подозреваю, что часть отчетности придумывается им самим: он редкостный любитель писанины.

Послушав его, можно подумать, что, если я своевременно буду представлять все эти бумаги в штаб полка, война будет успешно завершена в ближайшее время. Все дело, выходит, во мне. Маслов требует, чтобы я "лично вкладывал душу" в отчетность. Я стараюсь и, как мне кажется, "вкладываю", но в батальоне нет адъютантов, нет и опытного писаря: мы, как правило, запаздываем, и почти всегда оказывается, что мы в чем-то напутали. И я в который уж раз думаю, что воевать зачастую проще, чем отчитываться, и с нетерпением жду: когда же пришлют настоящего командира батальона - пусть он отдувается!

Я ругаю писарей, а Катасонов, зажав в руке пилотку, стоит тихонько у дверей и ждет.

- Ты чего, ко мне? - оборачиваясь к нему, наконец спрашиваю я, хотя мог бы и не спрашивать: Маслов предупредил меня, что придет Катасонов, приказал допустить его на НП и оказывать содействие.

- К вам, - говорит Катасонов, застенчиво улыбаясь. - Немца бы посмотреть.

- Ну что ж... посмотри, - помедлив для важности, милостивым тоном разрешаю я и приказываю посыльному проводить Катасонова на НП батальона.

Часа два спустя, отослав донесение в штаб полка, я отправляюсь снять пробу на батальонной кухне и кустарником пробираюсь на НП.

Катасонов в стереотрубу "смотрит немца".