Из моей копилки   ::   Коничев Константин Иванович

И опять, если глаза мои не смыкались, Клавдя затягивала:

Уточка лесовая,

Где ты вчера ночевала?..

Других колыбельных песен она не знала. А мне было достаточно и этой, чтобы на всю жизнь запомнить и по сей день не забыть.



3. ЛЕПЕСТКИ-ЛЕПЕСТОЧКИ…

ПОДОШЛА весна. Я впервые в жизни увидел и навсегда запомнил гремящий по камням весенний ручей. Он извивался, кружился над глубокими омутами-бочагами. Белоснежная пена хлопьями грудилась у берегов. Мне рано еще было думать о том, где начинается, куда уходит наш ручеек, именуемый Лебзовкой. Об этом стал знать не скоро…

В начале того лета в соседней деревушке Боровиково собирался народ. Ждали икону, Семигороднюю божью мать с монахами.

Люди старые и малые выстроились в очередь. И стали на колени. Моя мать тоже встала в ряд со всеми. Она склонилась на колени, я впереди в длинной рубашонке, без штанишек стоял почти вровень с матерью. Когда проносили икону, я видел только вышитые полотенца да цветы на стеклянной раме. Все это промелькнуло над моей головой. Богородицу я не приметил. Потом слышал пение.

У нарядного попа была в руках брызгалка, иначе – «кропило», черное, волосатое. Поп сунул мне под нос крест и задел по лицу волосяной брызгалкой.

Но интереснее всего в тот день было другое… Мать взяла меня на руки и понесла домой. Дошли до перегороды. Над нами свешивались прутья яблони. Мать поставила меня на лужайку, отдышалась. Пригнула прутик, отломила маленькую веточку.

– Гляди, какие лепестки-лепесточки, цветики-цветочки. А скоро яблочки будут, сладенькие, кислые и горькие…

Яблоневая веточка и посейчас у меня перед глазами. С веточкой мать принесла меня в избу. Отец ворчал:

– Зачем отломила? Не пустоцвет. Глянь, три яблока сгубила…

– Я это с горькой яблони, – оправдывалась мать, – не жалей для паренька, пусть полюбуется, поиграет. Ведь никаких игрушек. Хоть бы конька ему сделал, меленку или еще что…

Я любовался веточкой и лепетал:

– Лепестки-лепесточки, цветики-цветочки…

Кажется, это была первая радость.



4. КРЫЛО САТАНЫ

СНАЧАЛА был испуг, потом страх. Так, кажется, случилось со мной. Первого испуга и страха я не запомнил и представляю их себе весьма смутно по рассказам взрослых. Было это так: на паперти нашей приходской церкви при входе висела огромная картина «Страшного суда». На верующих она производила тяжкое впечатление изображением наказаний в аду.

Грешники корчились в муках, праведники в светлых ризах окружали триединую троицу и, скрестив руки, отдыхали от земных трудов.

Меня испугал сатана. Намалеванный зеленой краской, он, огромный, рогатый, с ужасной клыкастой пастью, держал на коленях голого Иуду, обреченного на муки вечные за предательство.

Конечно, я в ту свою младенческую пору не знал тонкостей священного писания и внушительной сути картины. Мать поднесла меня к ней, наверно, не ради того, чтобы меня устрашить.

– Вон там боженька, ангелы да святые, – показывая выше своей головы, говорила мать. – А это, ух, какой сатана!.. Сатана, настоящий сатана, он учит ругаться, вино пить, в карты играть, а потом мучит людей за это в аду…

Перечисленные матерью грехи все полностью относились к прегрешениям моего отца. Может быть, поэтому и врезался в мою ничем не затронутую память сатана, как самая яркая деталь картины. Особенно испугало меня крыло сатаны: огромное, черное с острыми колючками. Крыло было одно, для второго у художника не хватило места.

Обедня с нарядным попом, тепленькое причастье, кусочек просфоры и все блестящее и сверкающее не задержалось в тот день в моей памяти так, как сатана с крылом…

Всем домашним на их расспросы, что я видел в божьем храме, отвечал:

– Видел сатану, учит вино пить, в карты играть…

На какое-то время позабыл я о сатане.