Из жизни взятое   ::   Коничев Константин Иванович

Когда мощные экскаваторы вгрызались в земли древнего Белозерья, чтобы проложить новый водный путь на месте отжившей Мариинской системы, К. Коничев также не усидел за письменным столом. Не терпелось ему своими глазами увидеть тех людей, что несли новь его родным краям, тех, кто своими делами заслужил право стать героями ярких очерков и повестей.

Перед тобою, читатель, книга писателя, непритязательно названная им «Из жизни взятое». И он имел право на это: вошедшие в нее рассказы и повесть «В году тридцатом» действительно «взяты из жизни». К. Коничев, как это подметил еще А. С. Серафимович, пишет «сначала удостоверившись, так ли это было», пишет о том, что знает хорошо сам, не выдумывая ни событий, ни людей. Он пишет о людях, с которыми съел, что называется, не один пуд соли. И отсюда большая достоверность и убедительность его произведений.

Неутомима любознательность влюбленного в жизнь литератора. И это в свои уже немолодые годы. Литературная общественность, читатели-земляки К. Коничева отметили недавно шестидесятилетие писателя… Сердце его по-прежнему остается молодым. Константин Коничев – меньше всего в прошлом и больше всего в делах и буднях наших дней. Мы ждем от него интересных книг о современности.

Виктор Гура



В году 30-м

(повесть)

ГЛАВА ПЕРВАЯ



В МАРТЕ на юге России зима свёртывалась. Земля местами обнажалась. По всей стране шла массовая коллективизация и ликвидация кулачества как класса.

Эшелон за эшелоном двигались на север поезда с Украины и Белоруссии, с Кубани и Северного Кавказа. И в этом движении поездов было что-то необычайное, неслыханное, невиданное и неожиданное.

Вереницы товарных вагонов, переполненных семьями выселенных с юга на север украинских куркулей, кубанских кулаков, киргизских басмачей и баев изо дня в день тянулись к Вологде и Архангельску, в суровые места, где необжитых, пустых, но полезных земель был непочатый край.

На севере свирепствовали крепкие морозы и лежали глубокие снега: до настоящей весны здесь оставалось ещё два месяца. А эшелоны с тысячами спецпереселенцев прибывали и прибывали, и, казалось, конца им нет.

К приему и расселению раскулаченных местные организации на севере не были готовы…В Вологде было много пустующих церквей. Вспомнили тогда и о забытых монастырях и подворьях. Они также пригодились как временные жилища для раскулаченных. Около станций и разъездов по всей Северной дороге наскоро были построены бараки, и тогда кое-как, в тесноте и обиде, были расселены семьи спецпереселенцев – старики, женщины и дети, что оставались до открытия навигации, до тёплых весенних дней, в этих ближних от разгрузки эшелонов пунктах. А всё взрослое и трудоспособное население из прибывших выстраивалось в колонны и «вооруженное» топорами, лопатами, пилами и снабженное харчами в дальнюю путь-дорогу сопровождалось под скромным милицейским конвоем в лесные дебри на малые притоки больших рек Сухоны и Двины, Пинеги и Мезени, где и нога человеческая не ступала.

В последних числах февраля начальник оперсектора Касперт, человек и без того нервный, а тут ещё изнуренный бессонницей и столь ответственным, канительным и тревожным делом по расселению кулачества, безвыходно сидел в своем кабинете и, что называется, «висел на телефоне», непрерывно получая информацию о прибытии эшелонов спецпереселенцев, о следовании колонн к местам поселения и о всяких серьёзных происшествиях, без которых в таком деле обойтись никак невозможно.

Кабинет Касперта просторный и светлый. Раньше здесь жил настоятель Духова монастыря. Стол у Касперта огромный, на толстых точёных ножках, вернее, на деревянных львиных лапах и с какими-то невероятно звериными мордами, искусно вырезанными по углам и на створках ящиков.