Избранное в 2-х томах (Том 1, Повести и рассказы)   ::   Друцэ Ион

После революции, при расшифровке, эти цифры обрели следующий смысл: "Если нужна помощь для поддержания порядка, могу выслать городовых и стражников". В ответ последовало уже без шифра: "Ждем в Астапово с оружием и патронами..."

Сначала небольшие подразделения, а затем целые полки стали подтягиваться к станции Астапово. Они стояли в близлежащих населенных пунктах, готовые, если вдруг глубокая боль всколыхнет сердце России и она снимется с места, чтобы проститься с останками этого великого старца, встать на ее пути.

А в это время Лев Николаевич лежал в домике начальника станции, умиляя всех своей послушностью и аккуратностью. Сам себе мерил температуру, вел учет принятых лекарств. Эта его доброта прямо нервировала врачей, мешая им хладнокровно исполнять свои обязанности. После первой же ночи, чуть отдохнув, он подозвал к себе зареванную Александру Львовну, чтобы спросить:

- Ну что, Саша?

- Да что же, нехорошо вот...

- Не унывай, - сказал Лев Николаевич, - в мире много хороших людей, а вы все Лев да Лев...

Температура то падала, то снова поднималась к сорока градусам. Врачи установили двустороннее воспаление легких. Съехалась семья, приехал Чертков, на станции дежурили корреспонденты крупнейших газет. Однажды в бреду Толстой заметил под головой свою яснополянскую подушку и спросил, как она попала на станцию Астапово. От него скрывали, что съехалась семья, чтобы излишне не волновать его и без того слабое сердце, но из-за подушки пришлось сказать, что приехала Татьяна Львовна. Он попросил, чтобы она пришла к нему, и, когда она вошла, он сказал восхищенно:

- Какая ты сегодня нарядная, авантажная...

А между тем состояние его ухудшалось с каждым часом. Пришлось вызвать из Москвы еще двух профессоров - Шуровского и Усова, и телеграфный центр, установленный по распоряжению правительства на станции Астапово, круглосуточно отстукивал во все концы мира: Толстой жив, Толстой жив, Толстой жив. Пульс, дыхание, температура. Подписи - Маковицкий, Никитин, Шуровский, Усов, Беркенгейм. Через два часа новый бюллетень, и опять новая серия телеграмм: Толстой жив. Пульс, дыхание, температура. И опять подписи знаменитых профессоров, а между тем всему миру было ясно, что жизнь Толстого угасает.

Стоит глубокая, холодная ночь, последняя ночь Толстого. Ему в жару, должно быть, привиделся Делир, он слышит топот его копыт, он хочет осадить коня, направить на верный путь, но его милый и послушный Делир впервые в жизни сорвался, несет старого графа бог знает куда, и Толстой стонет, мечется на маленькой железной кровати... В уголке за столиком сидит Александра Львовна. Вдруг Лев Николаевич утих. Эта тишина обманула ее. Она начала подремывать, как вдруг в ужасе проснулась. Больной, спустив ноги с кровати, пытался встать, и она кинулась к нему:

- Да нет же, врачи запретили тебе подниматься с постели.

- Мне надо уйти. Мне непременно надо уйти.

Лев Николаевич стоит на слабых ногах, отчитывая дочь:

- Ты не смеешь, ты не должна меня силой удерживать...

В домике поднялся переполох. Прибежали Чертков, доктор Никитин, Душан Петрович и Татьяна Львовна. С трудом уложили больного, впрыснули камфару. Лев Николаевич на время утих, и когда все решили, что он уснул, и начали тихо выходить, он вдруг поднял слабую руку. Подозвал Черткова к себе, попросил еле слышным голосом:

- Голубчик, я уже два дня ничего не правлю, и накопилось много незавершенной работы. Как бы мне выправить рукопись...

Чертков, наклонившись, спросил:

- Какую рукопись вы имеете в виду?

Толстой передохнул, потом сказал:

- Все равно какую. Я ведь последние два дня не переставая диктую.

Чертков подошел к Александре Львовне. Та подняла руки вверх, доказывая, что ничего нет.