Ягодные места   ::   Евтушенко Евгений Александрович

Потом помягчел, взял второй нож и стал ей помогать — и сам заплакал такими же луковыми слезами. — Едучий попался лук. А ты счастлива?

Варвара Евграфовна ушла от ответа:

— Мне некогда об этом думать, Костя… А ты счастлив?

Циолковский тоже ушел от ответа:

— Ну вот и хорошо, что некогда… Мне тоже некогда об этом думать.

Варвара Евграфовна швырнула лук на сковородку, и он зашипел, закорчился на пузырях подсолнечного масла.

— Ну хоть бы куда съездили, что ли… В конце концов, можно занять денег. Я так и умру, а вот Париж не увижу. Неужели мы вечно будем торчать в этой проклятой Калуге? — зло вырвалось у Варвары Евграфовны, немедленно запрезиравшей саму себя за этот дурацкий «Париж», в который и ехать-то ей никогда не мечталось.

— Вот когда все поедут в Париж, тогда и мы поедем, — спокойно ответил Циолковский. — А ты знаешь, все живущие должны быть счастливы, только это счастье человеку трудно понять.

— Еще бы! — усмехнулась Варвара Евграфовна, бросая на сковородку мясо.

Циолковский ушел в себя и продолжал резать уже давно ненужный ей лук.

— Жизнь заквашена на несправедливости… Но не одна счастливая жизнь хороша, Варя, а и самые мысли о счастье…

— От них еще горше, — сухо ответила Варвара Евграфовна, отбирая у него кухонный нож. — Зачем ты накромсал столько лука?

А Циолковский был уже совсем далеко от нее:

— Конечно, все, кто подавлен намозолившей глаза картиной земных неустройств, сейчас же возразят: как же, на земле столько несчастий. Есть еще войны, голод… Но мучения голода есть результат закрытия множества идей, кроме идеи о пище, о способе ее добывания. У мертвого нет радостей, но зато нет и печалей. Но если вы в течение всей счастливой жизни мучились только секунду, то нельзя всю жизнь считать неудачной. Так же нельзя считать неудачной и жизнь Земли, потому что Земля еще в младенческом возрасте, еще в секунде печали… Земля еще будет счастлива, Варя…

— Когда? Когда нас не будет? — резко спросила Варвара Евграфовна, беря сковородку ухватом.

— А мы должны быть всегда… — думал вслух Циолковский.

— А зачем это «всегда»? — мрачно спросила Варвара Евграфовна. — Одно из немногих прав человека — это право на самоубийство. А что, если у него отнимут и это право? Садись, наконец, за стол — все остынет. Кстати, какой-то мальчишка твою ракету стянул… Ты бы не разбрасывал свои причиндалы по всему двору…

— Какой мальчишка? — оторопел Циолковский, опуская вилку.

— Не знаю. Перелез через забор, схватил ракету — и обратно через забор, только его и видели… Такой голубоглазенький, как ангелочек…

— Но ведь в ракете порох, бикфордов шнур, — вскочил Циолковский и бросился из дома…

Ы-Ы и Й-Й, переглянувшись, последовали за ним.

…Мальчик с ангельскими глазами мчался вниз по оврагу с ракетой за пазухой. Его переполняла радость добычи, и казалось, что каждая веснушка на лице плясала счастливый танец. Солнце, белые кучевые облака, птицы над головой сливались перед мальчиком в праздничную карусель, на которой он летел вместе с прижатой к голому телу ракетой, кончиком выглядывающей из-под его рубахи. Крестик на груди мальчика колотился о ракету.

В ангельских глазах мальчика была торжествующая победительность, когда в городском скверике, окруженный столпившимися детьми, он стал привязывать ракету к хвосту жалобно мяукавшей кошки. Вырывавшуюся кошку цепко держала в своих пухленьких руках девочка лет десяти с жестоким, старушечьим лицом.

— Неужели наши дети будут тоже такими? — в ужасе подумал Ы-Ы. — Ведь этот мальчик даже не догадывается о том, что эта кошка такая же часть природы, как и он сам. Мучая ее, он мучает атомы своих далеких предков.

— Нет, наши дети никогда не будут такими, — в ответ подумала Й-Й.