Тайна черной жемчужины   ::   Басманова Елена

– Может быть, следующим летом удастся поехать в Крым, – мечтательно продолжил Булла, – а пока придется зимовать в столице. Но и здесь немало интересного. – Фотограф повернулся к Брунгильде и застенчиво произнес:

– Был бы рад, если бы вы посетили мое ателье.

Брунгильда непроизвольно выпрямила спину и подняла точеный подбородок. Она повернулась таким образом, чтобы выглядеть самым выигрышным образом.

– "И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть", – мрачно и загадочно продекламировал доктор Коровкин.

Этим он, кажется, вспугнул гостя. Виктор Булла встал и откланялся.

Через минуту обе дочери профессора Муромцева тоже вышли из гостиной и уединились в своей светелке. Мура держала в руке подаренный ей портрет.

– Я так устала от лжи! – обняла сестру Брунгильда. – Мы все так заврались!

– Ничего, скоро все забудется, – утешила ее Мура. – Стыдно признаться маме и папе, что нас так разыграли, впредь будем умнее.

Мура пыталась вынуть снимок из паспарту, а Брунгильда взяла в руки ларчик с черной жемчужиной.

– В своем глупом заточении я думала о Глебе Васильевиче, – призналась она грустно, – мне он показался необыкновенным.

– Ты в него влюбилась, – сказала Мура, не прерывая своего занятия. – Я сразу это поняла.

– Любовь... – мечтательно вздохнула Брунгильда. – Единственное, что осталось на память о нем, – ларчик и жемчужина.

– Нет, дорогая сестричка, есть еще кое-что.

Брунгильда оторвала взор от жемчужины и повернула голову к сестре. Мура держала в руках два сложенных листка. Один белый, другой – неприятного бурого цвета.

– Что это? – Старшая дочь профессора Муромцева захлопнула крышку ларчика и поставила его на трюмо.

– Письмо, которое писал тебе Глеб Васильевич в тот момент, когда явился его убийца. Брунгильда побледнела.

– И... и... это его кровь? – с ужасом спросила она шелестящим шепотом.

– Да, взгляни. – Мура протянула ей бурый листок.

Брунгильда осторожно развернула лист бумаги и прочла:

– "Незабвенная Брунгильда Николаевна!"... Но... но здесь все залито кровью... Ничего прочитать нельзя... Какой ужас! – Ее губы дрожали.

– Фотографическое искусство ныне стоит на большой высоте. Виктор Булла по моей просьбе восстановил текст письма.

Она протянула сестре другой лист.

Брунгильда приняла его и, присев на краешек кровати, погрузилась в чтение.

Когда она подняла взор на сестру, в глазах ее стояли слезы...

– Он тебя любил! – сказала тихо Мура. – Он умер с твоим именем на устах...

– И это так грустно, – всхлипнула Брунгильда. – ...Я только не поняла, что он пишет про библиотеку Аристотеля...

– Расскажу как-нибудь в другой раз, – уклончиво пообещала Мура. – Не плачь, не надо. Забудь эту историю. Жизнь продолжается, и ты должна знать, дорогая Брунгильда, какое мужество и великодушие проявил наш дорогой Клим Кириллович... Вот кто тебя любит.

– Мне все равно, – сказала белокурая красавица, – хотя я ему благодарна. Скажи мне лучше, как к тебе попало письмо Глеба Васильс вича?

– Я об этом и говорю, – вздохнула Мура. Его с места преступления забрал доктор Коровкин И скрыл от следствия.

– Боже! Как он мог! – воскликнула Брунгильда, бросив взгляд на зеркальце в золотой оправе, лежащее па туалетном столике.

– Он думал о тебе, сестричка. Он увидел первые слова и испугался, что полиция вовлечет тебя в криминальную историю. Разве это было нужно?

– Нет-нет, пострадала бы моя репутация, да и папина тоже, – уныло призналась Брунгильда, утирая слезы платком, вынутым из кармана юбки. – И все-таки я никогда не устану оплакивать этого несчастного юношу...

– Да, – с выражением задумчивой мечтательности согласилась с сестрой Мура, – мы будем обе его оплакивать. Но настоящая любовь бессмертна. Вы еще встретитесь. Может быть, не скоро, когда наступит тот час, о котором говорит наш знаменитый философ Федоров.