К своей звезде   ::   Пинчук Аркадий Федорович

Позвонил ей из аэропорта и сказал, как показалось Нине, подавленным голосом:

– Я прилетел, сейчас буду дома.

– Все в порядке? – спросила она.

– Приеду – все узнаешь… – как-то неуверенно ответил он и добавил: – По телефону неудобно…

Переступив порог, он молча снял шинель, китель, ботинки, нежно обнял Нину, несколько раз поцеловал и только потом, подхватив с пола «дипломат», прошел в комнату. Неторопливо открыл замки портфеля, достал из него красную коробочку и молча протянул Нине.

«Какой-то подарок привез из Москвы», – подумала она и открыла крышку. В штампованном углублении, покрытом малиновым бархатом, лежала Золотая Звезда Героя Советского Союза. Упавший на ее полированные грани свет люстры отразился теплым желтым зайчиком.

Нина обмерла, посмотрела на Ефимова. Лицо его было задумчивым и грустным.

– Это тебе, Федюшкин? – тревожно спросила она. – Тебя удостоили такой высокой награды? Почему же ты не радуешься?

– Не знаю, – пожал он плечами. А позже, когда по Тихорецкому уже перестали ходить трамваи, он растерянно признался:

– Такое ощущение, что это незаслуженно… Я делал лишь то, что умел, чему меня научили…

– Как это похоже на тебя, Федюшкин ты мой родной, – выдохнула Нина и прижалась щекой к его груди, как раз к тому месту, где гулко стучало его сердце. В окно пробивался свет весенней луны, сильные руки Федюшкина нежно скользили по ее плечам, осторожно перебирали пряди волос, он был рядом и уже навсегда. Сколько раз ей грезилась эта идиллическая картина. Грезилась, как нечто несбыточное, невозможное, неисполнимое в реальной жизни. И вот исполнилось. Они вместе. Шевельни пальцами – почувствуешь, открой глаза – увидишь.

– Почему ты не спишь? – спросил Ефимов.

– Боюсь.

– Чего?

– Проснусь, а тебя нет. Вдруг это сон?

Утром ему звонили, поздравляли, куда-то приглашали, но у подъезда ждало такси – пора было ехать на вокзал.

Ефимов наотрез отказался приколоть Звезду на гражданский костюм.

– Смотреть все будут, не могу я…

Нина еще никогда так искренне не смеялась.

За вагонным стеклом мелькнули песчаные косогоры с редкими перелесками, замелькали, как частокол, отраженные в разлившихся талых водах белые стволы берез, побежали к горизонту озимые зеленя. Нина уткнулась носом в холодное стекло и почувствовала, как забилось от волнения сердце. Она давно, лет десять, не была в Озерном, и боялась, что ничего не узнает.

Но вот мелькнули сосны с березками, желтые проплешины, и Нина не столько узнала эти места, сколько почувствовала родство с ними. Под Ленинградом, на Псковщине, где ей часто приходилось бывать, она не раз любовалась похожими перелесками. Но они были только похожи и не вызвали вот этого чувства родственной близости. А тут – словно к душе подключили незримые провода.

– Ты чувствуешь, Федюшкин? – спросила она, чуть-чуть откинув назад голову, чтобы коснуться щекой щеки Ефимова.

– Нашенские места, – шепнул он пересохшими от волнения губами. – Здесь и запахи, каких нигде не почувствуешь.

– А мать мне писала…

– Я и сам думал, ничего не узнаю. Дело совсем не в новых постройках.

– В первую очередь…

– Сходим на кладбище. Отец твой когда умер?

– Ленке было два года. После его похорон я в Озерное не ездила. А еще хочу зайти…

– В школу. Кто-нибудь из старых преподавателей должен остаться.

Нина никак не могла привыкнуть к тому, что Ефимов на ходу перехватывал ее мысли, так же чувствовал, как чувствует она, заранее знал, что Нина может попросить и спросить, безошибочно упреждал все ее желания. «Хочу, чтобы Федюшкин меня поцеловал», – загадывала она и ждала. Будто они договорились о такой игре. И когда он наклонялся и касался губами ее лица, Нина тихо и счастливо смеялась.