Кафе Канава   ::   Славин Лев Исаевич

Сказал он вот что:

– А мужики там знаешь какие? Увидит русскую женщину, тут же разом очертенеет! Все бросит и – за ней. Куды она, туды и он. Она в поезд, он за ней. Даже домой не зайдет жену предупредить и бельишко захватить. Она в самолет, и он за ней. И не отступится, пока до своего не додолбается. На все для этого пойдет. В загс? В загс!

«Господи! – думаю себе. – Зачем же человека терзать? Только где это? Где эта интересная местность?»

Сижу, слушаю и дрожу, что он опять перейдет на древесину.

Не выдержала, – да и выходить мне пора, – спрашиваю:

– Простите, гражданин, вы про какую область рассказываете?

Он удивленно посмотрел на меня, рассмеялся, но сказал…

Директору Нюра наплела бог знает чего: про тетку престарелую, одинокую. Умрет, похоронить некому. Чужие люди, соседи, опекуны всякие растащат все добро. Вот это последнее про хищных опекунов подействовало на директора больше всего. Он сказал:

– Ладно, даю тебе внеочередной отпуск на десять дней без сохранения содержания.

Он оглядел ее оценивающим взглядом, вздохнул и сказал:

– Не обидишься? Поймешь, что я скажу?

Нюра сказала самолюбиво:

– Почему не пойму? Нормальному человеку все вбить в голову можно.

– Одеваешься ты чересчур ярко. Не по возрасту. Все ж таки в культурный центр едешь. Учти.

Нюра на радостях была весь день так вежлива с покупателями, что те поглядывали на нее с удивлением и даже испуганно.

– Что с Нюркой стряслось? Прямо как зачухан-ная, – сказала другая продавщица, Раиса. – Не иначе втрескалась на старости лет. Смотрите, всучила покупателю жильца. Видал, Эдик? Надо же!

Эдик, унылый вислоносый паренек, практикант из торгового техникума, удивленно переспросил:

– Жильца?

– Ах, ты не знаешь, лопух ты стопроцентный! «Жильцом» у нас называется костюм, который давным-давно висит на вешалке, и никто его не берет.

И, глядя на сиявшую улыбкой Нюру, Раиса сказала задумчиво:

– Замуж она, что ли, выскакивает? Да нет, кто такую возьмет – мордяга мучнистая, фигура – кваша. Я вот, Эдик, в момент могу выскочить. На свои бока я найду дурака. Один тут за мной третий год сохнет. А я ни в какую!

– Неужели? – равнодушно сказал Эдик, оглядывая маленькую Раису с ее высоко взбитой башней на голове и по-кавалерийски изогнутыми ногами.

– Не, не, пусть и не думает. Так он мужик из себя ничего. Пожилой, правда, но еще далеко не бабай. Да вот фамилия у него ни в какие ворота не лезет.

– А какая? – вяло заинтересовался Эдик.

– Загогулин. Что ж это я буду, значит, Загогулина? Не дождет!

Она снова посмотрела на Нюру и сказала решительно:

– Втрескалась! Вот дуреха! Наплачется же! Да что поделаешь! Любовь! Стихийка!

– Типичное чэпе, – промямлил Эдик.

…Спервоначалу Нюре почудилось, что она попала в страну сплошных красавцев. Все горбоносые. Все с тонкими черными усиками. Все с мечтательным и воинственным разлетом бровей. Все с глазами томными и страстными. Все бродят по Приморскому бульвару, то в одиночку, а то скапливаясь целыми гроздьями киногероев. Притом небо синевы невероятной, цветы яркие до судорог. А к тому же рядом море, и на нем миллионы солнечных высверков, и оно их перекатывает, и тушит, и снова зажигает, и расшвыривает пригоршнями, и поджигает ими воздух, и вообще чёрт знает что! И все кругом такое пахучее, что чувствуешь себя как в бутылке с туалетной водой. И от всего этого Нюре тревожно, весело, жутко, празднично.

Она, конечно, первым делом сделала проходку по бульвару. Чудеса! Где у людей липы, там у здешних пальмы. Стоят себе, как ни в чем не бывало, целыми шеренгами вдоль берега и вежливо помахивают широкола-пыми ветками. Нюре даже показалось, что они почтительно вытягиваются при виде ее.