Как закалялась жесть   ::   Щёголев Александр

 — Вот эта штуковина, которая тут жужжит, чего она делает?

— Это аппарат «искусственная почка». Отсасывает у тебя кровь небольшими порциями, очищает и возвращает обратно.

— Я так и думал. Значит, у меня нету почек?

Не отвечаю. Если парень все понимает, зачем ему мое «да»? Он вдруг успокаивается.

— У меня нету почек, — произносит он равнодушно. — Их, наверное, уже вшили в какого-нибудь туза. Нету рук. Нету ног. Ту малолетку я не трахнул, на «Зенит» больше никогда не схожу… Настало время приссать.

— Вот уж — точно.

— От нас ничего не останется?

— Разве что зубы и пирсинг.

— Попались мы, как мухи в паутину… Ты, наверное, многих повидал, таких, как я. Ты тут, смотрю, настоящая Царь-муха. Может, подскажешь чего? Или, пока они там студента режут… поможешь ?

Алик силится поймать меня в поле своего зрения. Наверное, хочет посмотреть мне в глаза.

– Помочь — не могу. Я не убийца, мой мальчик.

— А другие, до меня… без рук, без почек… как они? Что делали?

— Другие? Кто-то плакал сутками, кто-то сходил с ума, кто-то входил в ступор и замолкал. Некоторые держались. Но никто — по крайней мере при мне, — никто не попробовал раскачаться в кровати и выдернуть катетер или иглу из вены.

— А это что, получится?

— При определенном упорстве. Раскачиваться можно с боку на бок и вверх-вниз, на кроватных пружинах. Имей в виду, фанат, в этом деле важно, чтобы никого кроме нас на всем втором этаже не было. Ни в операционной, ни в подсобке, нигде. Иначе тебя живо обратно подключат.

— Я буду первым, — загорается он. — Я сбегу от них… спрыгну… соскочу…

* * *



…Слова! Всего лишь слова.

То ли пороху не хватило Алику Егорову, то ли нужной степени отчаяния; во всяком случае, ни одной попытки соскочить не было. Ни одной. До утра он кое-как дотянул.

31.

Бела донна! О, вы статны,

Как слеза чиста, краси-ивы!..

И белье ваше опрятно,

И повадкой не спеси-и-ивы…

В Большом давали «Казанову». Новые хозяева театра решили идти в ногу со временем. Оперу ставил модный режиссер, либретто писал скандальный куплетист. Лирический тенор (мировая величина!) в жилетке на голое тело и кружевных панталонах «клеил» на глазах сотен зрителей подержанную оперную диву, изображавшую юную красотку.

Огромный зрительный зал, ритмично опоясанный барьерами лож, внимал.

…Ах, невинность! Счастья птица!

В жизни раз всего дана-а-а…

Зазевалась чуть девица,

глядь — уж женщина она-а-а-а…

Елена с Борисом сидели в главной литерной ложе. Это практически на сцене, слева. Напротив, на другом конце сцены, помещалась правительственная ложа, — мать вполне могла заказать туда билеты, но решила не жлобствовать.

— How is the performance? [9]  — шепотом спросил Борис.

— Спектакль не порнографический, но очень хороший, — ответила Елена обычным голосом — чтоб все слышали. Дамы в ложе укоризненно покачали головами. Мужчины хмыкнули, прикрыв рты платочками.

— My fairy lady, — зашептал Борис. — Firstly, such equivocal jokes here are indecent. Secondly, if I’m not wrong, we have got an English speaking evening. [10]

— I beg your pardon, a thousand apologies, a million apologies [11] … — она поднесла к глазам бинокль. — Look, a singer’s eyelids have turned blue. [12] И под глазами синева. Не высыпается, бедняжка — театр, семья, любовники…

— This is a make-up, I suppose. [13]

Елена аккуратно сместила взгляд — к зрительному залу. Положила бинокль на красный бархат. Еще повернула голову…

Вадим сидел совсем рядом — в крайней ложе бенуара. Вадим с завораживающей фамилией Балакирев. До него было метров пять-семь, не больше. От пяти с половиной до шести с половиной ярдов — в пересчете на «английский вечер». Вадима Балакирева совсем не интересовало происходящее на сцене — он смотрел только на Елену, она это чувствовала. Взгляды на миг соприкоснулись.