Каторга   ::   Дорошевич Влас Михайлович

Вот если бы вы позволили... Да уж не знаю... Нет, нет, вы меня извините!..

- Что? Зайти ко мне?..

- Д-да...

- Сокольский, как вам не стыдно?

- Ну, хорошо, хорошо. Благодарю вас. Так завтра, если позволите...

- Да иди же, дьявол, опять будешь в кандальной - из-за тебя представление отменят!

- Иду... иду... Значит, до завтра!

Сокольский побежал на перекличку в тюрьму.

- А вы отлично поете куплеты! - обращаюсь я к Федорову.

Федоров сияет.

- При театре, знаете, понаторел... А вы к нам из Одессы изволили, говорят, приехать. Кто теперь там играет?

- Труппа Соловцова*.

_______________

* Это было в 1897 году.

- Николая Николаевича? Ну, как он?

- А вы и его знаете?

- Его-то? Еще с Корша помню. У Корша я парикмахером был. Да кого я не знаю! Марью Михайловну (Глебову) сколько раз завивал. Рощин-Инсаров хороший артист. Я ведь его еще когда помню. Отлично Неклюжева играет. Киселевский, Иван Платоныч - строгий господин: парик не так завьешь, беда!

Федоров смеется при одном воспоминании, - и у него вырывается глубокий вздох.

- Хоть бы одним глазком посмотреть на господина Киселевского в "Старом барине!" Эх!

- Абрашкин, чего на перекличку не идешь?

Но Абрашкин артист на роли ingenue dramatique, стоит, переминается с ноги на ногу, дожидается тоже комплимента.

- А, здорово, брат, это ты представляешь? - обращаюсь я к нему.

Глупая физиономия Абрашкина расплывается в блаженную улыбку.

- Я, ваше высокоблагородие, на руках еще могу ходить, - место только не дозволяет!

- Комедиянт, дьявол! - хохочут каторжане.

Абрашкин со счастливой рожей машет рукой.

- Так точно!

А ведь этот добродушный человек резал.

Бродяга Сокольский

- К вам Сокольский. Говорит, что приказали прийти! - доложила мне рано утром квартирная хозяйка.

- Где же он?

- Велела на кухне подождать.

- Да просите, просите!

Если бы улыбка не была в этом случае преступлением, - трудно было бы удержаться от улыбки при взгляде на "штатский костюм", в который облачился для визита ко мне Сокольский.

Рыжий, весь рваный пиджак, дырявые штиблеты, необыкновенно узкие и короткие штаны, обтягивавшие его ноги как трико, - совсем костюм Аркашки.

- А я к вам в штатском, чтоб не смущать вас арестантским халатом, сказал он.

- Да будет вам, Сокольский, о таких пустяках. Садитесь, будем пить чай.

Сначала разговор вязался плохо. Сокольский сидел на кончике стула, конфузливо вынимал из кармана белую тряпку, которую достал вместо платка.

Но мало-помалу беседа оживилась. Оба москвичи, мы вспомнили Москву, театр, приезжих знаменитостей.

Оба забыли, где мы.

Он оказался горячим поклонником Поссарта, я - Барная. Мы спорили, кипятились, говорили горячо, громко, так что хозяйка несколько раз с недоумением, даже с испугом заглядывала в дверь.

- Чего, мол, это они? Не наделал бы он приезжему господину дерзостей?

Я продиктовал Сокольскому "Записки сумасшедшего", которые знал наизусть. Записывая их, Сокольский от души хохотал над бессмертными выражениями Поприщина.

Разговор перешел на литературу. Сокольский особенно любит, знает и понимает Достоевского. Помнит целые страницы из "Мертвого дома" наизусть.

- Ведь я сам хотел написать "Записки с мертвого острова". Конечно, это был бы не "Мертвый дом". Куда до солнца! Но все-таки хотелось дать понять, что такое теперешняя каторга. Думал, - сам погиб, но пусть хоть как-нибудь пользу принесу. Многие из интеллигентных этим увлекаются. Да потом... бросают. Здесь все бросают... У всех почти начало есть... если только на цыгарки кто не искурил! Вот и у меня. Уцелело. Нарочно вам принес. Возьмете - рад буду.

Мы заговорили о разнице между "Мертвым домом" и теперешней каторгой.

Сокольский говорил горячо, страстно, увлекаясь, как человек, которому на своих плечах пришлось вынести все это.