Казанова   ::   Кестен Герман

Он ухитрялся любить во всех положениях: стоя, сидя, лежа, с одной женщиной, с двумя, двое мужчин с одной женщиной, с мнимым евнухом, со своей племянницей, со своей собственной дочерью, со старыми подругами, встреченными тридцать лет спустя, с десятилетней, с семидесятилетней (причем ему придавал силы вид его обнаженной двадцатилетней подруги), одновременно с матерью и дочерью, с проститутками и девственницами, которых он же и лишал их девственности. Он любил со смехом, он любил со слезами, он любил с клятвами и с фальшивыми обещаниями, с искренними обетами и с правдивыми словесными каскадами, на свету и в темноте, с деньгами, без денег, для денег, а когда он не любил, он говорил о любви, и вспоминал о любви, и желал любви, и был полон любовью, полон единственной в своем роде и по-настоящему земной священной песнью любви, звучным гимном всему женскому роду.

Вокруг него роились влюбленные мужчины и влюбленные женщины, половина влюбленных целого столетия, нагие и в масках. Все восемнадцатое столетие резвилось в его мемуарах, и смеялось, и разговаривало, и едва ли в какой другой книге описание было так живо, так четко, так близко к обонянию, осязанию, вкусу, ощущению.

Казанова всегда стоит на переднем плане, он главный персонаж и герой, полностью освещенный, и все же он, его жизнь и его мемуары задают многочисленные загадки. Человек, который говорил все что хотел, и делал все что приносило ему удовольствие, совершенно таинственен, как если бы было сто Казанов и каждый из них вел бы свою совершенно отдельную жизнь, особенно с каждой новой возлюбленной. Его видишь в гладком зеркале мемуаров так близко и отчетливо, как собственное лицо. Но вдруг он делает мгновенный пируэт, блестит его шпага, и новое, чужое лицо глядит на тебя, с насмешливыми глазами и загадочной улыбкой вечного соблазнителя.

Всматриваешься пристальнее и на сцену уже выступает другой Казанова, игрок, который жулит проворными пальцами, или ученый педант, который чувствует себя как дома в дюжине наук, или шарлатан, который лечит больных и обманывает здоровых, или друг, которого помнят многие друзья по двадцать пять, по пятьдесят лет подряд, и среди них заслуженные, достойнейшие люди, или, наконец, во всем прилежный любовник, который однажды в присутствии чудесно-очаровательной женщины (правда думая, что это евнух по имени Беллино), которую он впоследствии соблазнит, начинает внезапный любовный акт с другой женщиной, весьма решительной гречанкой, на открытой палубе корабля, начав, как говориться, на прямых ногах, и прервав сразу после кульминации, потому что капитан-турок, хозяин этой греческой рабыни, преждевременно вернулся.

И устно и с пером в руках Казанова был великолепным рассказчиком. Он обладал завораживающим талантом всех настоящих эпиков: видеть все так, как будто он видит это первым, все переживать, как будто он переживает это впервые. Именно поэтому он шел на многие приключения: он нуждался в них только затем, чтобы их пересказать.

Шуточные истории о тайнах, об интригах, о запутанных любовных приключениях и сюрпризах, о масках и шпионах Казанова нашел уже в своей родной Венеции, в ее комедиях, в волшебных кулисах которых он вырос. Время обеда, вход в ворота, встреча в таверне, люди на улице и в театре — все вело к увлекательным приключениям, все запутывалось загадочным и поразительным образом, все вело к любви и в постель, к игорному дому и к дуэли, к маскараду и бегству, и к сожалению все ближе к полиции, к заключению, к высылке, а иногда и к подножию виселицы.

Люди, о которых мы слишком много знаем, становятся иногда гораздо загадочнее, чем люди, о которых мы знаем немногое. Таинственный Казанова рассказал будто бы «все», не стыдясь ни себя ни других. Однако, все в его рассказе сомнительно, даже там, где он говорит правду, а ведь он почти всегда говорит именно ее. Ничто не звучит столь неправдоподобно, как чистая правда.