Клен ты мой опавший   ::   Севела Эфраим

Солдат, не зная, куда девать руки, сунул пальцы под ремень, в маленький карманчик для часов, и извлек оттуда патронную гильзу, без пули, завинченную сверху латунной крышкой, и стал катать ее в ладонях.

— Что это? — спросила она, просто так, чтобы что-нибудь сказать.

— Смертный медальон, — ответил солдат со смущенной улыбкой и, заметив недоумение на лице девушки, пояснил: — Нам старшина раздал. Это на тот случай, если убьют и лицо попортят, чтоб можно было по гильзе опознать человека и сообщить родным.

Он отвинтил крышку с гильзы. —Туда надо положить бумажку с адресом родных. Девушка осторожно взяла у него пустую гильзу, повертела в пальцах.

— Где бумажка? Не успел? Солдат замялся.

— У меня нет родных. Некому писать.

И снова улыбнулся, словно оправдываясь за то, что у него нет родных.

Возвращая ему гильзу, она, уже теплее, чем прежде, сказала:

—Не беда. Если уж убьют — тебе — то не все равно, напишут кому или нет?

— А все ж не по-людски, — вздохнул солдат. — Так хоть кто-нибудь прочтет и скажет: «Убили Васю».

—А, чудак, — отмахнулась она. — Ты-то знать не будешь, скажут или не скажут.

— Верно, — согласился солдат. — А все же… на душе бы спокойней было.

И, покосившись на нее, вдруг отважился:

— Дай твой адрес, а?

— Еще чего! — удивленно хмыкнула она. — Кто ты мне, чтоб я тебе свой адрес давала?

— Жалко, что ли? — опечалился солдат.

— Да и какой у меня адрес? — стала оправдываться она. — Я сама тут без году неделю. Завод строим. Живем в бараках.

— Ну, и дай свой барак. Хоть какой, а адрес есть.

— Бери, — отмахнулась она. — Вот пристал… ей-богу.

Солдат повеселел. Он раздобыл бумажку, карандаш, аккуратно записал адрес и засунул его в гильзу. Плотно завинтив крышку, спрятал гильзу в кармашек, потом вынул из пилотки иголку с ниткой и, несмело улыбнувшись девушке, попросил:

— Подсоби зашить карман. Так старшина велел, чтоб не потерялось…

—Еще чего! — рассердилась она. — Зашивай ему карман! Кто я тебе? Мама? Сестра?

— А что? — простодушно ответил солдат. — Кто у меня еще есть? Никого.

И она, недовольно хмурясь, опустилась на колени, зашила ему карман на брюках и зубами перекус! нитку.

— Ну, все. Держи иголку. Я пошла.

— Постой, посиди со мной… Хоть минуточку.

— Навязался, — всплеснула она руками. — Не когда мне.

Солдат грустно покачал головой, показав на плакат, висевший на стене вокзала.

— Эка невидаль, — отмахнулась она. — Что ж, я с каждым солдатом должна сидеть?

Но все же села. Хмуро сдвинув брови и не глядя на него.

— Послушай… может, у тебя фотокарточка есть?..

— Тебе-то что? — не обернулась она.

— Понимаешь… у всех солдат — фотокарточки. Жена там… или девушка… Показывают друг другу… А я… без ничего. Вроде… не как все… Подари, а?

— Да ты что? Кто ты мне, чтоб портреты дарить? Да и нет у меня фотографий… Все сгорело.

— Не беда, — вскочил со скамейки солдат. — Видишь — фотограф? Пять минут — готово фото. Щелк! И получай портрет. Пошли. У меня деньги есть.

— С какой это радости стану я с тобой фотографироваться? Я тебя знать не знаю… И знать не хочу. В общем, я пошла.

Но он держал ее за руку и с такой обидой смотрел на нее, что она не устояла, сдалась.

— Ладно. Но учти: больше ни минуты. Мне некогда.

Фотограф засуетился возле них, устраивая обоих перед холстом с изображением горы Казбек и всадника в бурке. Из-за базарных столов и скамей тягуче и хрипло пел пьяный инвалид:

Как жену чужую,

Обнимал березку.

Солдат вытянул руки по швам, сжал кулаки, выпучив глаза, а она стояла сбоку, будто это ее не касалось, и щелкала семечки. Когда фотограф таинственно прошептал свое «спокойно, снимаю», она и вовсе отвернулась от солдата.

— Ай-яй-яй, — схватился за голову фотограф. — Что вы наделали, милая барышня? Испортили кассету.