Коллекционная вещь   ::   Фишер Тибор

Среди моих коллекционеров смешнее его нет уже сейчас.

Аукционистка смотрит на небо, словно раздумывая, чем оно для нее чревато, – а может, просто чтобы скрыть улыбку. Хозяин жизни он хозяин жизни и есть – денежный мешок. У него-то денег куры не клюют, а у нее клюют, и даже очень! С таким расслабляться нельзя – еще надуется (больше обычного) и откажется. А ведь ей нужны деньги – иначе бы она не пошла на незаконную сделку, без аукциона, в расчете на левый заработок. Что ж поделаешь, мать-одиночка. Поджала губки: если ты такая умная, почему ты такая бедная? «Да, – думает, – чем больше знаешь, тем меньше имеешь».

При моих-то медицинских познаниях (в объеме трех институтов, вместе взятых) я никогда не видела, чтобы капли дождя превращались в капли крови, тем более что хозяева жизни, несмотря на все их жалобы и капризы, живучи как кошки. Бросайте их с десятого этажа, опускайте вниз головой в кратер вулкана, бейте батогами – они все равно будут как ни в чем не бывало копаться у себя в душе – или в промежности. Не было еще ни одного хозяина жизни, которого бы загнал в могилу теплый летний дождичек.

Машет стоящей на углу машине. Типичный лимузин, в котором ездят хозяева жизни: затемненные стекла – это чтобы прохожие ненароком не заглянули, не потревожили, не дай Бог.

– Не люблю машин. Что такое машины? Железо. Гигантские металлические монстры носятся по улицам, норовя врезаться друг в друга. Орудия убийства, если вдуматься. Безумное изобретение.

Он в панике: до машины целых восемь футов – как бы не промокнуть! Тревожно прядает ушами: в машине ведь и в аварию попасть недолго. Миллионеры

– несчастные люди, им не приходит в голову завести сигнализацию, человечка, который бы сидел у них в кармане и в нужную минуту предупреждал об опасности: «По-о-оберегись!» Миллионы лишают миллионеров степенности, уверенности в завтрашнем дне. Они могли бы нанимать на эту работу бедняков и менять их, как меняют батарейки, если те от сидения в роскошных ресторанах и хождения по дорогим бутикам потеряют бдительность.

– Вы такая счастливая, что у вас нет денег, такая счастливая, – мычит он, и иностранный акцент возрастает у него с минимальных восемнадцати до максимальных двадцати девяти процентов. – Если у вас есть деньги, вам не дадут покоя. Ни днем, ни ночью. На меня, к вашему сведению, работают семь бухгалтерий. Вторая проверяет первую, третья – вторую, четвертая – третью. И так дальше. А первая проверяет седьмую. И даже если они не воруют, то зарплату требуют себе такую, что лучше б уж воровали. Ну а родственники... несть им числа. Сейчас мне ничего, кроме этого вашего сосуда, не надо.

– Почему ж тогда у вас такой несчастный вид?

– Боюсь, обманут. Наверняка кто-то уже пронюхал, что именно такого не хватает в моей коллекции.

– Зачем вам столько денег, Мариус? Поделились бы.

– К чему вам деньги? Банки лопаются. Компании разоряются. Трещат по швам даже самые процветающие банки в самых процветающих странах. Цивилизации мрут, точно мухи. Жить страшно. И с каждым днем все страшней. Вы даже себе не представляете, что творится на белом свете. Розе от меня большущий привет.

Сколько каждое его слово ни разжевывай, сколько ни обсасывай – иронии ни на грош. Таких, как он, у меня набралось всего-то сто пятнадцать, он – сто шестнадцатый. Ковыляет к машине. Вид пресмешной: сказываются и вес, и возраст, и припрятанные под сорочкой золотые слитки. Золото. Золотое дно и «золотая лихорадка», предел мечтаний и вечный искуситель, к тебе тянутся богатые и бедные, образованные и неграмотные – ты же не даешься никому. Судорожно сжимает в левой руке огнетушитель – нанял бы носильщика, бедолага, – не разорился.