Коньяк Наполеон (рассказы)   ::   Лимонов Эдуард

— Не говорите мне, что вы собираетесь прожить с инструктором 1-й категории Джули Свэнсон всю жизнь… — Львовский проглотил последнего моллюска и бросил скорлупу в чашу с моллюсками.

— Почему нет? Хорошая девушка…

— Хорошая… Однако к осени вы сбежите, держу пари. Вам с ней уже скучно… Разве нет? — Львовский почистил салфеткой усики, то есть промокнул их старательно. И погладил себя по животу. Я подумал, что с течением времени в нем все более проявляются восточные черты: лень, сладострастие, что еще?..

— Скучно, — согласился я. — Вы правы. Но я отлично знаю по опыту, что и с другой девушкой мне стало бы скучно. За последние годы я усвоил мудрую истину: все девушки одинаково годятся, чтобы с ними жить. Берите любую, не ошибетесь.

— Правильно… — одобрил Львовский и потянулся. — Если бы вы знали, господин Лимонов, как мне опротивел этот городишко, солнце, идиоты-солдаты, кретины-преподаватели. Тупая работа…

— Я так понимаю, что вы сами нашли себе эту работу. Выслали документы на конкурс…

— Слушайте, — мечтательно-сварливая до сих пор интонация превратилась в хмуро-серьезную, — мне нечего было жрать. Я возвратился в Штаты из Италии, где потерял работу на радио «Ватикан»… Что мне оставалось делать? Вы быстро забыли времена, когда вы сами были безработным…

— Я не опускался до продажи Родины. Я предпочитал грузить мебель…

— Достойная похвалы принципиальность! У вас хорошее здоровье, господин Лимонов. Вы счастливчик! А я вот не могу грузить мебель… У меня слабый живот. Насчет продался Родины — одно замечание: вы забыли свою службу в газете «Русское Дело»…

— Мы с вами работали в «Русском Деле» корректорами, мой дорогой друг. И меня выгнали, если вы помните, тотчас после положительной реакции советских газет на мои критикующие Америку статьи…

— Ладно, господин Лимонов, вы что, всерьез верите, что у журналиста или писателя может быть Родина? Кончайте вашу демагогию, лучше поговорим, как старые друзья.

— Давайте… как старые друзья. Только перестаньте называть меня господином, как в дореволюционной пьесе, а? Родина или нет, назовем ее потише: страной, где мы родились. Лишь для себя, не для нее, этой страны, или абстрактного общественного мнения, лишь для себя, я считаю унизительным и поганым занятием добывать себе хлеб насущный, диктуя местным солдатам: «Мы привели из разведки двух пленных…»

— В наших диктантах, насколько я знаю, никогда не упоминается конкретно, советские или русские это пленные. Пленный — и точка. Однако я лично не собираюсь защищаться. — Львовский взял солонку и стал почему-то высыпать соль себе на ладонь. — Вы правы. Я согласен с вами: обучать американских солдат русскому языку — грязное дело. Bo-время Великой Отечественной войны переводчиков вешали на площадях вместе с полицаями. Но себя, извините меня, я выделяю из двух сотен беспринципных мужчин и женщин по нескольким причинам. Во-первых, я написал о нашем гадюшнике книгу, где я их разоблачаю. Во-вторых, я стою над схваткой двух пауков — СССР и Соединенных Штатов. Ни один из пауков мне не близок. Я даже хотел бы, чтобы они друг друга высосали. Легче бы на планете дышалось… А почему вы такой старомодно-принципиальный стали, господин, пардон, мсье Лимонов? Куда девался ваш буйный анархизм… Помните наш лозунг: «Бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют!» Вот это был лозунг… А вы…

Выражение лица Львовского вдруг сменилось на почтительное. Он встал.

— Hello, полковник! — Львовский пожал руку появившемуся из-за моей спины грузному загорелому старику в белых брюках и синей рубашке polo.

— How are you, Алекс? — старик потряс руку Львовского.

— Познакомьтесь, полковник, это мой друг, писатель из Парижа.

— Полковник Брэкфорд.