Ковыль - трава степная   ::   Титов Владислав Андреевич

То есть не на другую, должность остается та же, участок другой...

- Ну и что? - сказала Наташа.

- Но этот участок - пятый... отстающий... Ну и все вытекающее из этого... ,

- Что "вытекающее"? - переспросила она, и глаЭа ее сузились.

- Премий не будет, дольше на стройке придется торчать, разные неприятности...

- За что ж тебя? - Наташа вплотную подошла к мужу и, жалея, прижалась к нему.

- Я сам, - выдавил он из себя, опуская голову.

- Как сам? - Она отпрянула. В ее голосе был страх. Тот Самый страх, который всегда приходил к ней, если под угрозой оказывался ее покой или покой и благосостояние семьи. рн парализовал ее, делал злой и безвольной. Чаще всего она Начинала кричать, жаловаться на свою долю и преувеличенно Обвинять во всех грехах его, Евгения. Заканчивалось все обильными слезами, которые ни ласками, ни извинениями нельзя было остановить. Наоборот, каждое ласковое слово еще больше размягчало Наташку, ей казалось, что несчастнее ее нет человека на земле, и доходило чуть ли не до истерики. Евгений хорошо знал эту черту характера жены.

- Очень просто, - сказал Евгений и сел. "Глупо, не подумав, согласился я с парторгом! - пожалел он. - Выкрутился бы и без меня это пятый. Пристал хата с краю, хата с краю..." В душе поднималось раздражение. И в то же время он чувствовал, что прав. - Я сам согласился! - с внезапным упрямством повторил он.

- Ты даже не нашел нужным посоветоваться со мной?! - Голос ее дрогнул хрипотой, губы поджались.

- Извини, пожалуйста, так получилось. И потом... - Сознание собственной правоты усиливало раздражение против жены. - И потом, бывают моменты, когда мужчина должен сам... как бы это тебе объяснить...

- Можешь не утруждать себя, и так все ясно! - она уже кричала. - Ты бы хоть о дочери подумал! Не знала я, что ты такой дурак! Тебе что, больше всех надо?! Или перед начальством покрасоваться захотелось? - С каждой минутой Наташка распалялась все больше и больше. Евгений уже не слышал, в каких грехах обвиняла его жена, какие пороки вытаскивала на свет божий, чем грозила к что обещала.

Он вдруг отчетливо представил себе тот далекий институтский вечер, когда гремел оркестр и он, робкий, угловатый, несмело подошел к ней и пригласил на танец. Она зарделась, опустила голову и доверчиво вложила свою маленькую горячую руку в его широкую жесткую ладонь.

- Неужели это ты? - почти шепотом спросил он. - Ты при ехала? - хотя уже знал,"то она, его школьная подружка, его первая любовь, вернулась из Сибири, взяла перевод и теперь учится в соседнем институте, о чем и написала ему в письме.

- Да, - так же тихо ответила она.

- Ты помнишь школьный бал? - спросил он.

Она посмотрела на него снизу вверх, застенчиво улыбнулась:

- Очень хорошо.

- И я очень, - сказал он. - Я все твои письма берегу.

- И то, последнее?

- И то. - Он отвернулся.

- Не надо его беречь... пожалуйста.

- Почему?

- Я была не права. - Она опять улыбнулась.

Их взгляды встретились. Женька хотел спросить: "Так ты по-прежнему любишь меня?" - но не решился. Наташа опустила голову, и он с высоты своего роста видел только ее белый лоб, кончик вздернутого, курносого носа и влажную, с ямкой посредине нижнюю губу.

- Почему ты переехала?

- Папу перевели, - ответила она.

- Там хорошо, в Сибири? - спросил он и подумал: "Наверное, целовалась там с парнями".

- Очень. - Наташа опять засмущалась.

"Точно. Целовалась", - с непонятной злостью подумал он и почувствовал, что готов убить того незнакомого парня, осмелившегося поцеловать ее, его Наташку.

- Там холодно? - спросил он и отвел взгляд в сторону. "И так же, как меня тогда, в саду, обнимала, наверно".

- Почему холодно? Почти так же, как здесь.

- Отсюда тоже уедешь?

- Нет. Больше я никуда не поеду.