Кощеева цепь   ::   Пришвин Михаил

Вторая корова, третья, четвертая, и Ахилл тут с разорванной тетрадкой на второй год в коровы попал.

- Раз это так водится, - подумал Курымушка, - то с этим ничего не поделаешь, я тут не виноват, так и маме скажу, не виноват и - кончено, она это поймет.

- Теперь, брат Алпатов, - сказал после урока Ахилл, - можешь не учить правила совсем, выучишь, не выучишь, на весь год пойдет единица: ты теперь корова.

И правда, на другой день у Курымушки было опять то же, только очень коротко и легко, на третий, на четвертый, в субботу выдали "кондуит" и единицы в нем стояли, как ружья.

С легким сердцем возвращался домой Курымушка, решив твердо, что он не виноват, только эта легкость была совершенно особенная, не прежняя птичья, а вот как полетчик в цирке на канате: можно и оборваться. Но и это все прошло, как только увидел он на дворе Сокола, все забыл и бросился по лестнице наверх и на ходу уже чуял носом: яблоки, яблоки, яблоки. Мать тоже услыхала его и тоже бросилась к лестнице, тут они и встретились и слились, как два светлых луча.

Только скоро набежала тучка на солнышко.

- Как твои дела? - спросила мать.

- Ничего, - ответил Курымушка, - дела как дела.

- Кондуит отдали?

- Отдали.

- Покажи!

Тучка растет, растет, и вот они единицы, как ружья, стоят.

- Что же это такое?

- Я не виноват, - сказал Курымушка, - учителя несправедливые.

Мать заплакала. Курымушка бросился к ней и вместе заплакал.

- Мама милая, ты не на меня это, не на меня, это они несправедливые, я не виноват.

И этого она понять не могла; как она не могла этого понять! Ее лицо говорило: может быть, это и правда, ты не виноват, но мне-то что, мне нужно, чтобы у тебя выходило.

Сразу она стала будто чужая, так и уехала будто чужая. Сухими глазами провожал ее из окна Курымушка на Чернослободскую гору: предчувствие тогда не обмануло его, маму он теперь совсем потерял.

Грустно качала головой добрая Вильгельмина.

КОЗЕЛ.

В актовом зале, где каждый день в без четверти девять вся гимназия от приготовишек до восьмиклассников выстраивалась на молитву амфитеатром, большое огорчение Зайцу доставляло параллельное отделение первого класса: великаны этого класса каким-то островом торчали среди всей мелюзги первых рядов, и на острове этом Рюриков был еще головой выше всех. Случилось, кто-то при постройке колонны задел этого Рюрика, тот ударил ответно и нечаянно сильно задел Курымушку. В этот самый момент проходила колонна восьмиклассников, и Курымушке при них особенно стыдно показалось спустить Рюрику свою горячую затрещину. Маленький Курымушка разбежался и со всего маху ударил Рюрику в ноги; тот хлопнулся плашмя - лицом в пол, а Курымушка сел на него верхом и лупил по щекам: вот тебе, вот тебе!..

- Молодец, свалил Голиафа! - одобрил весь восьмой класс.

В это время звякнул камертон инспектора и запели: "Царю небесный, утешителю душе истины...".

- Иже везде сый! - подхватил Курымушка, стараясь как бы спрятаться от инспектора громким пением.

Но это было напрасно. Как только певчие дотянули: "Твое сохраняя крестом твоим жительство", Обезьян обернулся и сказал:

- Рюриков и Алпатов за драку на молитве отправляются в карцер, - там они могут драться весь день.

Сказав это, Обезьян сам первый засмеялся, а за ним, доставляя ему удовольствие, засмеялась и вся гимназия, и у Зайца по всему лицу пошли мелкие бороздки, будто лицо его было полем, по которому неумелой рукой пахарь накривил Бог знает сколько борозд и огрехов.

Карцер был просто пустой класс. Рюрик и Курымушка сначала сели, как враги, в разные концы. Однако молчание в пустом классе было непереносимо.

- Ты за что меня ударил? - спросил Курымушка.

- Я нечаянно, - ответил Рюрик, - а ты меня за что?

- За то, что ты меня нечаянно.

- Ну, давай мириться.