Красная пленка   ::   Елизаров Михаил

Аннотация: Сборник рассказов столь широкого тематического и жанрового диапазона — от зарисовки армейского госпиталя перестроечных времен, через картину сознания бывшего малолетнего узника еврейского гетто выходящих к товарного вида страшилкам под Сорокина — что феномен заслуживает изучения. Проступает трагичная картина поисков современным молодым прозаиком — темпераментным, литературно одаренным (в условиях полной закомплексованности жанровыми и стилизаторскими задачами дар находит выход в эпитеты и сравнения, которые здесь точны и художественны), но правоверно приверженным моде и ориентации на успех — своего места в современной жизни, где всё решают высокие технологии, а художественный мир — устаревшая категория. Место это — на рынке. В супермаркете.

---------------------------------------------

Михаил Елизаров

Красная плёнка

Госпиталь

Ночь, рассказывает «дед» Евсиков:

— Короче, мужик пошел к одной бабе, ну, кинул палку, ну, дал ей в рот, нормально, да… А потом захотел ее в жопу выебать, ну, баба, типа, согласилась, ебет он, короче, ее в жопу, да, а баба вдруг перднула, и у мужика потом хуй отсох, вот…

— Пиздец, — вздыхает кто-то. — Не повезло мужику.

— Так что в жопу лучше не ебаться, — заключает Евсиков. — Опасно.

Госпиталь переполнен. Находчивый полковник медицинской службы Вильченко приказал сдвинуть койки. Теперь на двух спальных местах размещаются по трое. Дембеля и «деды» спят на панцирной сетке, «черпаки», «слоны» и «духи» посередине, на железном стыке.

Госпиталь всё поставил с ног на голову. Здесь носят не форму, а казенные пижамы, больше похожие на робы. Упразднена двухъярусность казарменных кроватей, и старослужащие лишены привилегии первого этажа.

В палате язвенников на двадцать «дедов» приходится семеро «духов»: Саша Кочуев, Фёдор Шапчук, Мамед Игаев, Роман Сапельченко, дуэт Глеб Яковлев — Андрей Прасковьин, и я. Каждый выживает, как умеет.

Кочуев родом из Белгорода. Кочуев обладает потусторонней особенностью. Он невидимка, человек-маскхалат, чуть что сливающийся с больничным ландшафтом. Глаз «деда», рыщущий в поисках жертвы, смотрит сквозь Кочуева и видит кого угодно, но только не самого прозрачного Кочуева. Он даже не получил кличку, потому что его никто не заметил.

Деревенского Шапчука прозвали Шапкой. Это громоздкий и запуганный парень из-под Львова. Он говорит на украинском, с бабьим привизгом. Шапчуку достается больше других.

— Заправь кровати, — приказывает «дед» Шапке.

— Hi, я нэ буду, — тот упрямится. — Я тут всэ piвно не спав як людына. Нэ хочу.

— Шапка, не выебывайся, — «дед» отвешивает строптивому Шапчуку символическую плюху. — Всё понял?

— Так. Прыбэру… Так.

В последнее время ситуация упростилась. Шапчука сразу несильно бьют, он произносит свое куриное: «Так», — и выполняет возложенную задачу.

Мамед Игаев по-русски знает лишь: «Служу Советскому Союзу!» За веревочную худобу и чернявость ему дали кличку Фитиль.

Дембель-пограничник Олешев для общения с Игаевым ловко использует всего два слова, которые выучил, неся службу в местах обитания Игаевых или ему подобных. «Сектым» означает «ебать», «ляхтырдым» — «выбрасывать».

Олешев кричит Игаеву:

— Фитиль, я тебя сектым и в форточка ляхтырдым!

Игаев пучит глаза, вскакивает с койки и докладывает, прессуя гласные звуки:

Слжсвтскм Сзз!

Это смешно, и его никто не трогает, тем более что Игаева чморят его земляки из другой палаты. Они появляются вечером, вызывают Игаева: «Ыды сюда», — и он уходит, возвращаясь к подъёму.

Никто не знает, что происходит с ним по ночам, должно быть, он обстирывает своих соплеменников.

Непонятно, как он умудряется оставаться бодрым без сна.