Красный бык   ::   Скалон Андрей Васильевич

Эту возможность природа дала растениям как одну из замен подвижности. Умирающее дерево протягивает свои старческие ветви за пределы смерти. Вот в животном мире природа мудро лишила стариков возможности размножения. Увы, хе, хе!.. Да, так я о нашей аллее. То есть я хотел сказать, собственно, что тополя эти потому гнилы и мертвенно стара губчатая их древесина, потому они не в состоянии противостоять бурям, что, кроме восьмидесяти-ста их собственных лет - они не так стары, как кажутся, я осматривал срезы, восемьдесят-сто! - кроме их собственных лет, за ними сто лет, ими не прожитых. Сто лет дряхлости тех тополей, возле которых они резвились юной на первый взгляд порослью. В общем они смолоду были стариками. И тут как раз заключена мысль, а вместе с нею и зерно трагедии. В жизни поросли не было революции роста; революцию роста пережили другие тополя, тех нет в помине, те прожили настоящую жизнь. Тополя, которые лежат на площади, не виноваты, конечно: они тополя, и их посадили садовники. Не следует особенно огорчаться! Я слышал, что будет высажен молодняк лиственниц - это удивительно красивое дерево, лиственница. Или ель! Не знаю дерева красивее ели. Говорят еще, наше здание переходит речному училищу. Я даже представляю, как будет хорошо, когда исчезнут из этих коридоров некоторые постные физиономии, как будут гудеть классы от молодых голосов, как наполнится мальчишечьим шумом келья вашего многоуважаемого, многомудрого и, увы, ныне покойного шефа Курнышева!

- В вас есть что-то от неудавшегося поэта,- сказал Холодов откровенно и жестко.- Вы ведь никем не стали, никем! Вы ведь ничто?!

Старик сгорбился, возбуждение, с которым он философствовал, пропало, он помолчал, внимательно глядя в лицо Холодову, с трудом встал и возразил:

- Почему же? Стал. Алкоголиком!

- Гад старик, ядовитейшая скотина,- Холодов дрожал от злости, а Подгорбунский, медленно шаркая ногами, уходил по длинному коридору.Хорошо, что его переехало, как собаку! Желудь, тоже мне! Ведь Курнышев называл его наглядным пособием, чтобы убеждаться, каждый раз видя его, что лучше быть сто раз подлецом, чем один раз покойником.

Холодов захлебывался мыслями, но не мог побороть ощущения, что секрет его существования, секрет козы на веревке, принцип бездны - все, все это известно Подгорбунскому, что Подгорбун-ский только спросил: "Ты там хочешь оставаться? Не советую, не надо!" А когда Холодов истерично подтвердил свое непременное желание оставаться при своих секретах и принципах, Подгорбунский ушел. Ушел, шаркая ногами по длинному коридору.

И исчезла возможность выбраться из колодца.

И до слез стало обидно, что земля разверзлась.

Обида росла и толкала на смешные поступки, но доставляла ничтожные радости, заменявшие те затаенные удовольствия, которые он в пору надежд и открытия бездны и козы на веревке извлекал из сознания своей сверхчеловечности. Все чаще случались фальцетные выкрики, приливы бессильной ярости.

В прошлом году несколько сотрудников, в том числе и "молокосос", поехали на международ-ную конференцию. Перед отъездом "молокосос" разговаривал с Холодовым в коридоре, куда из уважения к женщинам выходил курить свою трубку. Холодов тогда близко смотрел в лицо начальника и не без удовольствия отметил и нездоровый цвет лица и мешки под глазами, он слышал резкий четкий говор и в то же время успевал думать про себя, что начальничек-то недолго протянет, может быть, у него рак или печень какая-нибудь неизлечимая, цирроз, а почему бы и нет? Не может ли он, Холодов, отложить на месяц свой отпуск и поисполнять обязанности руководителя лаборатории, собственно говоря, проследить за лаборантками, потому что научные сотрудники и сами работают, как заведенные часы.