Куросиво   ::   Рока Токутоми

– Но ты же только что встречал его.

– Приехал вместе с самим… – распорядитель поднял большой палец. – Но кто он такой – понятия не имею.

Между тем старик, не обращая никакого внимания на вызванное им любопытство, недоумение и перешептывание, спокойно опустился на сиденье. Распорядитель вручил ему программу, но он не взглянул на нее и не слушал артистов, а, по-прежнему скрестив на груди руки, свободным от повязки правым глазом с интересом разглядывал свисавшие с потолка газовые люстры, рассматривал пышное убранство зала, сурово изучал разряженную публику. Наконец, ироническая усмешка искривила его губы.

Внимание собравшихся, на время отвлеченное прибытием запоздавших гостей, вновь обратилось к эстраде; в безмолвном, словно пустыня, зале такт за тактом звучала и ширилась мелодия, и постепенно красота плавно льющегося голоса Косидзи, в сочетании с прекрасным текстом и дивными звуками, заставила слушателей позабыть обо всем. Из апреля тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года они перенеслись в эпоху Гэнроку, [9] из клуба Ююкан – в одинокую обитель в горах Ямасина, туда, где страдала прекрасная девушка, потерявшая рассудок от любви, где замирала и вновь звучала флейта странствующего музыканта, где готовилась принять смерть верная долгу жена самурая… Казалось, все это происходит здесь, в этом зале, и сердца слушателей сжимались в грустном томлении.

Впереди, перед самым носом старика, покачивалась в такт музыке глянцевитая голова, разделенная безукоризненным пробором на черные половинки; на местах, которые занимали дамы, неудержимо лились слезы, и к глазам прикладывались дорогие заграничные платочки, обшитые кружевами. Старик зажмурился от досады. Между тем артист, которого подобные мелочи нимало не задевали, продолжал пение, и вот уже зазвучали последние строфы:

– Вечный покой… Вечный покой… Разбилось сердце, исполненное тревог и волнений, – оно живет теперь только в напеве флейты… – Взметнулась заключительная фраза мелодии, и сейчас же загремели аплодисменты.

Открыв глаза, старик увидел, как оба артиста распластались в поклоне.

Первое отделение программы на этом закончилось. Публика, наполнявшая зал, перевела дыхание, заколыхались веера, затрепетали платки, и среди сдержанного гула, похожего на шелест ливня, перед эстрадой появилась особа лет тридцати, в коричневом европейском платье, украшенном на груди цветком вишни, с густо напудренным, чрезвычайно крупным толстощеким лицом.

– Это кто же такая? – спросил седой господин, похожий на провинциального чиновника, оглядываясь на соседа – человека с красивыми усами.

– Эта женщина? Это Киёко Китадзима.

– Вот эта? Но она же вовсе не хороша! – имя Китадзима пользовалось широкой известностью, и седой господин решил, видимо, что она непременно должна быть красавицей.

– Ну, смотря на чей вкус… – красивые усы усмехнулись.

Заявив, что «берет на себя смелость сказать несколько слов от лица дам», Китадзима в качестве одной из устроительниц сегодняшнего концерта прежде всего выразила благодарность всем присутствующим за то, что они соблаговолили откликнуться на приглашение, затем сообщила, что, ввиду неожиданного прибытия их превосходительств иностранных послов и членов посольств, программу решено несколько изменить – после перерыва будут показаны танцы балетной школы под руководством танцовщицы Ханаяги, а также выступит гастролирующий в Японии знаменитый венгерский скрипач Комароцци.