Лазик Ройтшванец   ::   Эренбург Илья Григорьевич

А я от рождения — Ройтшванец об этом можно справиться у казеннаго раввина. В самой фамилии мне сделан тонкий намек. Но я вижу, что вы ничего не понимаете, так я объясню вам: «Ройт» это значит «красный».

Товарищ Горбунов усмехнулся и со скуки спросил:

— Так… А что же значит «шванец»?

Лазик пренебрежительно пожал плечами:

— Достаточно, если половина что-нибудь значит. «Шванец» это ничего не значит. Это пустой звук.



2

Нет, не из за фамилии погиб Лазик. Всему виной вздох. А может быть, и не вздох, но режим экономии, или жаркая погода, или даже какие-нибудь высокие проблемы. Кто знает, отчего гибнут гомельские портные?…

Жара стояла в тот день, действительно, редкостная. Сож мелел на глазах у гомельчан. Зато следователь Кугель сидел весь мокрый.

Около семи часов вечера Лазик решил направиться к дочери кантора Феничке Гершанович.

Феничка пела в клубе «Красный Прорыв» международные. мелодии. Собственно говоря, в клуб она вошла хитростью. Какой же кустарь – одиночка Гершанович? Что он производит? Обрезает несознательных младенцев, по три рубля за штуку. Ячейка могла бы легко установить, что Феничка живет на постыдном иждивении служителя культа.

Старик Гершанович говорил дочери: «Этот Шацман смотрит на меня десять минут, не моргая. Одно из двух — или он хочет на тебе жениться или он хочет, чтоб я уехал в Нарым. Спой им, пожалуйста, сто международных мелодий! Тогда они, может быть, забудут, что я тоже пою. Если Даниил успокоил настоящих львов, почему ты не можешь успокоить этих перекошенных свреев? Ты увидишь, они убьют меня, и я жалею только об одном: зачем я их когда-то обрезал»…

Не знаю, размягчили ли трели Фенички сердца членов гомельскаго губкома, но вот Лазик, слушая их, влюбился, влюбился горячо и безответно. Фамилия, правда, не смущала Феничку — она держалась передовых взглядов. Но с ростом Лазика она никак не могла примириться. Что остается теперь делать дочери кантора? Мечтать о карьере Мери Пикфорд и танцевать с беспартийными фокстрот. С Лазиком?… Не скрою: голова Лазика барахталась у Фенички под мышкой. Правда, Лазик пробовал ходить на цыпочках, но только натер мозоли. Как же здесь выразить пылкие свои чувства? Как невзначай в глухой аллее поцеловать щечку Фенички: подпрыгнув, и то не достанешь.

Ему было вдвойне жарко: пылало сердце. Он вышел из дому, отутюжив брюки Пфейфера и на всякий случай, предупредив соседей:

— Я иду на занятия политграмотой. Если б вы только знали, что такое один китайский вопрос! Это ещё труднее, чем книга «Зогар». Будь я Шацманом, я запретил бы кустарям – одиночкам заниматься такими центральными вопросами. Над этим вобще должен думать какой-нибудь последний комитет, а не гомельские портные…

Он вздохнул, но не этот вздох погубил его, даже не следующий, рожденный мыслями о недо-ступности Фенички. Он сегодня скажет ей все. Он скажет ей, что Давид был маленький, а Голиаф большая дубина вроде этого Шацмана. Он скажет ей, что соловей гораздо меньше индейскаго петуха. Он скажет ей и вполне по современному, что маленькое организованное меньшинство побеждает или хотя бы временно гибнет. Он скажет…

Наверное он придумал бы нечто способное убедить даже легкомысленную Феничку, но вдруг его внимание привлек одноглазый Натик, который сосредоточенно наклеивал на забор бывшего епархи-альнаго училища огромную афишу.

Что еще случилось на свете? Может быть, в Гомель приехала гастрольная труппа московской оперетты? Тогда придется разориться на роскошные места: у Фенички музыкальная натура.