Леди Макбет   ::   Домбровский Юрий Осипович

- Да подожди, Иван, - сказал я (мне показалось, что дверь ванной скрипнула), - вдруг Маша...

И тут мы увидели ее. Она только что проснулась и стояла рассолодевшая, теплая, растрепанная, Копнев было осекся, но сейчас же успокоился и засиял.

- А, Машенька! - закричал он. - А ну-ка, разрешите вас... - он вскочил, схватил ее за руку и потащил.

- Да стой, Иван! Куда ты? Что ты? - говорила она, упираясь.

- Маша, Маша, душа ты наша, садись с нами, раскрасавица ты моя! - он чуть не плакал от умиления. - Вот тебе малокалиберная - пей с ученым!

А как это он с черненькой? Он шагает, а она его под ручку и "тю-тю-тю!" Ну покажи же! Все свои! он не обидится!

Маша пригубила и схватилась за горло.

- Ой, как огонь! Это же чистый спирт, где ты достал его, Ваня? Да, я вечером проходила, видела, лежат там возле цейхгауза два ящика... неужели...

Копнев обнял ее и чмокнул в щеку.

- Вот кого я люблю! Ее! У ти, моя лелесая, у ти, моя!..

Маша отодвинулась.

- Ну не лезь, пожалуйста! Несет как из бочки! Небось, опять у той, кобылы...

- У ти, мой утеночек! Рассердилась, смотри как губки дрожат! Где я был, там меня, Машенька, нет, а тебя это...

- И-ди, и-ди! Бессовестный! Ишь ты подлый какой, что выдумал! - Она встала и выплеснула ему мензурку под халат. - Слышишь, не подходи, а то я сейчас...

И уж из коридора крикнула:

- И с этого часа все наши с тобой разговоры пустые!

Она ушла, а он поглядел на меня и горестно сказал:

- Вот ведь какие мы, мужики, а? И за чего? За рюмку водки! Это же уму непостижимо! - и налил себе и мне по полной. - А ну, давай!

Но когда я проснулся среди ночи, они уже помирились, ворковали и стонали, как голуби. Помню, проходя мимо ванной, я еще подумал: "Ну, от Машки что-нибудь добиться, это раз плюнуть!" А когда я минут через двадцать шел обратно, они уже сговаривались снова.

- Но поклянись мне святой иконой, Ваня, что ты никогда, никогда больше... - стонала Маша.

- Машенька, - отвечал Копнев, - ты же знаешь, я человек глубоко неверующий.

Ложась спать, я взглянул на часы. Было половина первого, а в три меня разбудили. Я вскочил. Горел весь верхний свет. Возле меня стояла старуха дежурная сестра приемного покоя - и маленький татарин.

- Где ваш старший? - испуганно спросила старуха.

Я быстро поглядел на соседние лавки - на них лежала постель, его не было.

- Одевайтесь и берите носилки! - приказала она. - Быстро!

Только что она вышла, я бросился в коридор к ванной.

- Нет его там, - спокойно и досадливо сказал парикмахер. - Он только что мимо меня прошел, я спрашиваю: "Ты куда?" А он мне: "Не ложись. Сейчас принесу, пить будем". Да, пожалуй, выпьешь, подвела ведьма точку свою!

Вошел дежурный врач, завязывая халат на рукавах.

- Готовы? Ой, скорее копайтесь! Там же нашего товарища убили.

- Как? - крикнул я.

Он ничего не ответил и вышел. Мы - я и парикмахер - с носилками пошли за ним.

Ох, как помню я эту ночь и следующее за ней утро!

Светало. Звезды еле мерцали на бледном небе. Все предметы выглядели четко, резко, жестко, как вылитые из железа. На дворе нас уже ждал конвой. Четыре рядовых и начальник. Когда мы с носилками сошли с крыльца, высокого, как эшафот, они молча двинулись вперед. Почему-то из всего этого памятного утра мне особенно запомнились серые штыки, поднятые к такому же серому недоброму небу.

В холодке рассвета мы прошли двор, вошли через арку в сад, и тут возле здания с амбразурами и решетками увидели двух человек. Один лежал животом на окровавленной траве, другой стоял поодаль под деревянным грибом. Он держал винтовку наизготовку и дико, но спокойно смотрел на нас. Между нами громоздилось что-то покрытое брезентом. Это и был спирт. Мы поставили носилки на землю.

Раненый (или убитый) лежал во весь рост, вытянув ноги в солдатских сапогах со стертыми подковами.