Лемяшинский триптих (Рассказы)   ::   Елагина Ольга

---------------------------------------------

Елагина Ольга

Лемяшинский триптих (Рассказы)



Ольга Елагина

Лемяшинский триптих

Рассказы

Автору 23 года. Живет в Москве. Студентка ВГИКа.

Ассоль

В маленьком старом домике в деревне Лемяшино доживали дед с бабкой. Доживали туго и вымученно. С утра молчали, к обеду бранились, к вечеру бабка начинала пускать слезы, теребя сухими пальцами изношенное свое лицо, а дед доставал водку и из скромности выпивал ее за сараем или у соседа Митрофанова. Потом, устав от прожитого дня, оба засыпали, нервно и тяжело.

И жили они так уже много лет. И уже много лет она пускала под вечер слезу, а он пил водку за сараем (туда даже образовалась незарастаемая, узенькая тропинка). И не было в их жизни и дня, который бы они прожили не вместе.

Но иногда старуха начинала бредить-вспоминать, как могла бы она жить без старика, если б не вышла за него, добывая из своей памяти Петро'в и Иво'нов, богатого татарина и колдуна-цыгана, которые как будто тоже хотели ее брать в жены и везти в другие миры, в обетованные земли, а она не пошла за него, дурака, выдали. И брались откуда-то матросы и один капитан, проплывавшие мимо, вожделевшие и звавшие ее с собой ("Так ведь, старая, реки-то у нас нет", - возражал было дед. "Молчи, у-у, изверг!"), заезжие геологи, известный, болеющий чахоткой, писатель, художник-пейзажист, троюродный брат из Белозера... "Дык откуда? - перебивал дед. - Тебе до меня и шестнадцати еще не было!" "А, что ты знаешь?! - махала рукой бабка и вдруг добавляла: - Он за мной все равно еще приедет!" "Дык кто? Кто приедет-то?" испуганно волновался за старуху дед. Но та не отвечала, а только улыбалась и задумчиво смотрела в окно, за голубеющий горизонт.

Потом они ложились спать. Старуха не то скулила, не то постанывала во сне чему-то своему. Чуткий по бессоннице дед прислушивался, скреб голову и ворчал: "Стыдоба, ох, стыдоба".

Поутру начиналась прежняя песня. Старуха ныла про своих давних и, должно быть, умерших уже женихов, но все больше про капитана. Дед бесился, нервно елозил тощим задом по скамье: "Спятила, старая, совсем. Нету реки у нас. Нетуть". "Была раньше! - истерично кричала бабка. - Была раньше река! Там за лесом и была". "И где? Куда теперь подевалась?" - с ехидством вопрошал дед, уже нашаривая под скамьей бутылку. "Иссохлась", - отвечала бабка и опять устремлялась слезливыми глазами за окно.

Наступала зима. Со снегом и холодами. На это время бабка становилась совсем смирной. Ни о чем уже не говорила, только сидела тихонько в углу, сжавшись и без движения, будто силы берегла.

"Разлюбила меня совсем", - пожаловался как-то дед Митрофанову.

"Перебесится", - отвечал Митрофанов, не сомневаясь.

Раз в неделю дед брался за лопату и, кряхтя, расчищал дорожку к сараю и совсем уже повалившемуся сортиру. Возвращался он красным и вроде довольным, трогал старуху за плечо и несколько раз говорил, не ожидая ответа, больше для себя: "А что, старая, жить будем, проживем".

В апреле старуха оживала. Глаза ее оборачивались к внешнему миру, недоуменно задерживаясь на старике и предметах дома. Она надевала большие резиновые сапоги и каждый день куда-то надолго уходила. Дед особо не интересовался. Пусть.

А май в Лемяшине сложился в том году совсем теплый, розовый. Утреннее, густое еще небо вместе с солнцем стекало по оранжевым сосновым стволам к мягкой зеленой земле. И даже дед, наблюдавший такое восьмой уже десяток своих лет, завел привычку выходить каждое утро к оврагу и смотреть на этот туман, оранжевые стволы и втягивать в себя свежий еловый дух.

В такое как раз утро и пропала старуха. Не умерла, а даже и сказать странно - исчезла. Дед сразу же и хватился - всей деревней искали: и в лесу, и за лесом, и за оврагом.