Летописцы отцовской любви   ::   Вивег Михал

И упаси Боже - возразить!

Когда я пошла в первый класс, мое отвращение к фотографии достигло таких размеров, что я не могла даже посмотреть в объектив. Уже с шести лет он повергал меня в шок. Когда я старалась напустить на себя серьезный и чинный вид, на фотках выходила угрюмой, закомплексованной мышкой, а когда пыталась изобразить что-то вроде беззаботной улыбки, делалась похожей на счастливую дебилку. А теперь представьте себе все эти ежегодные групповые фото! Девять лет средней школы, и девять раз такие муки. Это каждому бросалось в глаза. Этого нельзя было не заметить.

- Ну и рожу ты скорчила, Ренатка! - наперебой поддразнивали меня одноклассники, разглядывая нашу общую фотографию.

- Что с тобой стряслось? - притворно жалели меня довольные одноклассницы.

- Солнце жутко било в глаза, - говорила я, прекрасно зная, что солнце тут ни при чем.

Дело было только во мне. После моего детского опыта присутствие фотографа (а зачастую и одного аппарата в той же комнате, где находилась я) начисто лишало меня необходимого спокойствия. Всякий раз я терялась и по мере приближения критического момента, когда должна была, как говорится, вылететь птичка, нервничала все больше и уж совсем не могла совладать с собой, чтобы хоть как-то на уровне подать свою хорошенькую мордашку. "Она красивая, говаривала мама одной моей подружки, - но на этих фото она не умеет подать себя". Иными словами, мне не удавалось сконцентрировать свое, возможно даже очаровательное, существо в какой-то одной шестнадцатой доле секунды - или сколько там это поганое фотографирование длится. И на тех немногих относительно "сносных" снимках, оставшихся со школьных времен (само собой, большинство я сожгла), меня всегда выдает по меньшей мере какая-нибудь деталь: высунутый язык, кривая улыбка или чуть выпученные глаза.

- Ты чего здесь так скалишься, Рената? - слышала я обычно.

Или:

- На этой фотке тебя, верно, кашель донимал, что ли?

Казалось, ни у кого с этим делом не возникало проблем. Куда более страшные девчонки, чем я, на снимках выглядели гораздо лучше. Я была красивой до и после фотографирования.

- Есть три категории девочек, - объясняла я классу. - Фотогеничные, нефотогеничные и я.

В классе я смеялась. А дома потом ревела.

- Катитесь вы со своими фотками в задницу! - орала я на одноклассников на школьных экскурсиях. Они смеялись. Они уже знали меня.

От отцовской камеры Кроха удирает в море, и огорченный М. за неимением лучшего снимает меня. Мне уже не тринадцать, а двадцать семь, и я давно к фотоаппаратам и камерам равнодушна. Я даже откладываю тетрадь, встаю и начинаю пародировать всякие сексуальные позы: выразительно прищуриваю глаза, сильно закидываю голову, запускаю пальцы в волосы, чувственно выпячиваю губы и при этом, поглаживая груди, тяну за бретельки купальника. Папка и Синди аплодируют. Я кланяюсь и снова удаляюсь под зонт.

- Ну что, барышня? - равнодушно, заученно, без всякого интереса говорит фотографша. - Вы так ни разу и не улыбнетесь мне?

Лампы просто ослепляют меня, слезится левый глаз. Всю энергию я и так употребила на то, чтобы не моргнуть, чтобы держать подбородок в дико неестественном положении, в каком установила его двумя холодными пальцами эта дама, чтобы наконец не разразиться громким криком. На улыбку сил уже не хватает.

- Вы даже не хотите попробовать? - говорит она. - Так вы выглядите ужасно грустной.

Она тоже, но этого я не говорю ей.

- Девочка как картинка, пятнадцать лет - а так хмурится! Какая жалость, ведь у вас такие красивые зубы:

С усилием подаю голос:

- Понимаете, у меня иногда такой: шок.

Она по-прежнему склоняется над штативом.

- Подбородок, - говорит укоризненно. - Вы шевельнулись.

Она вздыхает, обходит штатив и снова устанавливает мой подбородок в исходное положение. Медленно возвращается. Мои плечи и шея окончательно задеревенели.