Личные обстоятельства   ::   Фенольо Беппе

Сейчас его взгляд повторял тогдашний путь Фульвии, но, не достигнув еще конца аллеи, вернулся к началу пути — к последней черешне. Бедное дерево, как оно сдало, как постарело!

Он сбросил с себя оцепенение и, тяжело ступая, прошел к площадке перед портиком веранды. Гравий слипся от клейких листьев — листьев, скопившихся на земле за две осени его разлуки с Фульвией. С книгой она почти всегда устраивалась вон там, в передней части веранды, отрешенно сидя в соломенном кресле с красными подушками. Она читала «Зеленую шляпу», «Фрейлейн Эльзу», «Исчезнувшую Альбертину»… Для него было невыносимо видеть эти книги у нее в руках. Он поносил, он терпеть не мог Пруста, Шницлера, Майкла Арлена. Со временем, правда, Фульвия стала обходиться без этих книг: казалось, ей достаточно стихов и рассказов, которые он все время переводил специально для нее.

Первым был перевод «Evelyn Норе»{ [3] }. «Это мне?» — спросила она. — «Только тебе». — «А почему мне?» — «Потому что… плохо, если тебе не нравятся такие стихи». — «Плохо для меня?» — «Нет, для меня». — «А что это?» — «Beautiful Evelyn Hope is dead./Sit and Watch by her side an hour»{ [4] }. Потом на глазах у нее блестели слезы. Она рассыпалась в похвалах переводчику: «Неужели это ты перевел? Ведь ты настоящий бог. А что-нибудь веселое ты когда-нибудь переводишь?» — «Никогда». — «Почему?» — «Веселое мне как-то на глаза не попадается. Должно быть, избегает меня».

В следующий раз он принес ей рассказ По. «О чем он?» — «Of my love, of my lost love, of my lost love Morella»{ [5] }. «Прочту сегодня ночью». — «Я переводил его две ночи». — «А когда же ты спишь?» — «Только не ночью, — ответил он. — Ни одна ночь не обходится без тревоги, а я член Национального общества ПВО». Она расхохоталась. «ПВО? Ты состоишь в обществе ПВО? Лучше бы ты мне этого не говорил. Вот потеха! Можно умереть со смеху. Доброволец ПВО, с желто-синей повязкой на рукаве!» — «С повязкой — да, а вот насчет того, что доброволец — дудки! Нас вызвали в федерацию{ [6] } и записали, и, если не явишься по тревоге, завтра жди домой полицейских. Джорджо тоже записали». Но над Джорджо Фульвия не смеялась — наверно, больше не было настроения.

Это Джорджо Клеричи познакомил его с Фульвией — в спортзале, после баскетбольного матча. Они вышли из раздевалки и увидели ее в толпе расходившихся зрителей — жемчужину, спрятавшуюся в водорослях. «Это Фульвия, Шестнадцать лет. Трусишка бежала из Турина от бомбежек, хотя, если говорить честно, находила их забавными. Теперь обитает в наших краях, на холме, бывшая вилла нотариуса… и тэ дэ и тэ пэ. У Фульвии куча американских пластинок. Фульвия, этот парень знает английский как бог».

Лишь в последнюю секунду Фульвия подняла на Мильтона глаза, и в них было написано: этот парень может быть кем угодно, но только не богом.

Мильтон закрыл лицо ладонями и попытался представить глаза Фульвии. Через некоторое время он опустил руки и вздохнул, измученный напряжением и страхом, что не сможет вспомнить, какие у нее глаза. Они были карие, с золотистыми блестками.

Он повернул голову и выше, на склоне холма, увидел Ивана: все так же пригнувшись, тот внимательно оглядывал пологий коварный склон. Мильтон вошел на веранду. «Фульвия, Фульвия, любовь моя! — На пороге ее дома ему казалось, что впервые за столько месяцев он не говорит этих слов в пустоту. — Я тот же, что и прежде, Фульвия. Чего только со мной не было, где меня только не носило… Я убегал и преследовал. Я, как никогда, ощущал себя живым и прощался с жизнью. Я смеялся, и я плакал. Я убил одного человека — у меня не было другого выхода. На моих глазах хладнокровно убили многих. Но я тот же, что и прежде».

Он услышал приближающиеся шаги на дорожке за домом. Сорвал было с плеча американский карабин, но подозрительно тяжелая поступь оказалась поступью женщины.