Лишь частично здесь   ::   Шепард Люциус

Хотя Пинео и подстрекал Бобби накануне, на следующий день он едко насмехается над ним по поводу Алисии. Его болезненная раздражительность приобретает злобный характер. Он начал называть Алисию «счетно-вычислительной стервой». Бобби ожидает, что Мазурек присоединится к Пинео, но Мазурек держится отчужденно, отдаляется от их некрепкой компании, замыкается в себе. Он работает с тупым упорством вола и жует бутерброды в гробовом молчании. Когда Бобби намекает, что Мазурек нуждается в помощи психотерапевта – каковым замечанием рассчитывает разозлить, вернуть к жизни от природы вспыльчивого товарища, – тот бормочет, что, возможно, поговорит с одним из священников. Хотя у них троих не было ничего общего, кроме нескольких моментов чисто географического свойства, мужчины неизменно поддерживали друг друга, когда нервное напряжение становилось невыносимым, и в тот вечер, разгребая совковой лопатой землю, превратившуюся в жижу под холодным проливным дождем, Бобби чувствует страшное одиночество, исходящую от ямы угрозу. Все вокруг кажется незнакомым и враждебным. Ему чудится, будто серебристая решетка каркаса дрожит, словно от подземных толчков, а гнездо из массивных балок ожидает возвращения некоего сказочного крылатого чудовища. Бобби пытается отвлечься от тягостных мыслей, но не в силах справиться с накатившей депрессией. К концу смены ему начинает казаться, что они находятся в плену жуткой иллюзии, что башни внезапно вернутся из некоего параллельного мира, в который были выброшены, и все они погибнут под руинами.

Тем вечером в «Блю леди» почти пусто, когда они приходят. Проститутки в глубине зала, Алисия на своем обычном месте. Музыкальный автомат выключен, телевизор тихо бормочет: светловолосая женщина берет интервью у лысоватого мужчины, специалиста по сибирской язве, судя по надписи внизу экрана. Они сидят у стойки и тупо смотрят в телевизор, опрокидывая стакан за стаканом и не разговаривая без особой необходимости. Специалиста по сибирской язве сменяет эксперт по терроризму, который заводит речь о разрушительном потенциале Аль-Каиды. Бобби не может соотнести рассуждения эксперта со своей жизнью. Политическое небо с кружащими по нему черными тенями, пафосной музыкой и тайными рычагами власти не имеет ничего общего с небом, под которым он живет и работает, с серым однообразным небом, простым как крышка гроба.

– Аль-Каида, – говорит Роман. – Не он ли часом играл на второй базе в «Мете»? Такой пуэрториканец?

Шутка звучит неуместно, но Роман не собирается сдаваться.

– Сколько Аль-Каидов нужно, чтобы ввернуть лампочку? – спрашивает он.

Никто не знает ответа.

– Два миллиона, – говорит Роман. – Один держит верблюда, другой вкручивает лампочку, а все остальные в знак протеста носят по улицам плакаты с изображением героев, когда верблюд затаптывает их насмерть.

– Ты сам придумал это дерьмо, – говорит Пинео. – Я точно знаю. Потому что это совсем не смешно.

– Да пошли вы, парни! – Роман смотрит на Пинео волком, потом отходит к концу стойки и принимается читать газету, сердито и шумно переворачивая страницы.

В бар входят четыре молодые пары, раздражая своим смехом, веселыми румяными лицами и беспечным видом состоятельных людей, довольных жизнью. Когда они начинают толочься поблизости – одни сдвигают два стола вместе, другие стоят в обнимку, а одна девушка спрашивает Романа, есть ли у него «лил-лет», – Бобби тишком отходит от внезапной сутолоки и садится рядом с Алисией. Она бросает на него короткий взгляд, но не произносит ни слова, и Бобби, который весь день думал о том, что ей скажет, не решается заговорить, смущенный ее мрачностью.