Литература - это послание (интервью)   ::   Полянская Ирина

К концу войны он оказался в американской оккупационной зоне, откуда, несмотря на уговоры американских специалистов (его научные работы уже знали за рубежом), настоял на переводе в русский сектор. А уже там был осужден за измену Родине и, как и тысячи других несчастных возвращенцев из немецкой неволи, отправлен по этапу. Так через Колыму он попал в эту знаменитую уральскую "шарашку". Его судьба удивительным образом повторила -- только на ином, более страшном витке --судьбу "Зубра", Н. Тимофеева-Ресовского, с которым они были хорошо знакомы. С первых лет жизни я была буквально напичкана этим семейным эпосом. Никаких иллюзий по поводу существующего строя у нас в семье не было. Семейного лада тоже не было, слишком разные по складу характера люди собрались на этом маленьком пятачке, поэтому оставалось одно -- труд как подвиг и искусство как отдушина, некая экзальтированная защищенность культурой от царящего вокруг разора и пошлости... И вот весь этот материал меня долго не отпускал, определяя мою сознательную и даже подсознательную жизнь. Странно, но я уже в возрасте четырнадцати лет твердо знала, что опишу все это... Когда мама приехала к отцу в эту знаменитую зону, она была первой "разрешенной" женой в этой "шарашке". Там я и родилась на свет, там, за колючей проволокой, и провела первые шесть лет своей жизни...

-- Е.Ч. И как же было обставлено ваше появление на свет?

-- И.П. Моей повивальной бабкой явилась Ангелина Пименовна Стребкова --терапевт лагерной амбулатории, мир ее праху, святая женщина, с которой мы уже потом, после освобождения, поддерживали связь до последних лет ее жизни. На "воле" она служила тюремным врачом в Казани и была осуждена за то, что отказывалась давать свое медицинское "добро" на продолжение пыток над заключенными. Хотя в свидетельстве о рождении у меня и значилось: "г. Касли", родилась я в той самой "шарашке", где появилась на свет и атомная бомба. В молодости я любила повторять, что мы с ней, бомбой, родились в одном месте и являемся почти ровесницами.

-- Е.Ч. Что же представляла собой эта "шарашка"?

-- И.П. Об этом уже много писалось -- особенно подробно и хорошо все в том же гранинском "Зубре". Как эти зоны за колючей проволокой превращались в подлинные островки научной и даже гуманитарной свободы. О творческой атмосфере, духе интеллектуального поиска, царивших в них. А ведь населяли их люди, на своей шкуре испытавшие подлинную цену свободы, -- бывшие зеки, вчера еще умиравшие от недоедания и цинги, надрывавшиеся на каторжных работах в рудниках и на лесоповалах. В таких "шарашках" собиралась вся большая наука: физики, генетики, биологи, медики, -- словом, люди, чьи научные цели так удачно совпали с целями государства. Жили среди нас и вольнонаемные, и прикомандированные, и даже вывезенные из Германии "трофейные" немецкие физики -- такие, как Риль, например. Немцев привозили с семьями, с домашним скарбом, врачами и даже священниками. Кормили их несравненно лучше наших ученых.

-- Е.Ч. Что вам особенно запомнилось из тех лет -- ведь вы были еще малы?

-- И.П. Конечно, о многом из того, что меня там окружало, я помню со слов родителей. В романе я описала дружбу с больной немецкой девочкой, был еще мой ровесник Саша Крайнев (ставший, естественно, физиком-ядерщиком --впоследствии одним из ликвидаторов аварии на ЧАЭС), с которым мы до сих пор перезваниваемся; помню нашу общую возню с караульными собаками, которые были к нам очень дружественно настроены -- гораздо дружественней, чем ко взрослым. Новый год, хоровое пение взрослых, так поразившее меня на всю жизнь, елка, украшенная самодельными игрушками, санки, в которые мы запрягали прирученных караульных овчарок и ездили на них от одной колючей проволоки до другой, ограничивающей наш первый детский мир, казавшийся мне тогда таким огромным.