Любовь и путешествия   ::   Токарева Виктория

---------------------------------------------

Виктория Токарева

Любовь и путешествия

* * *

Когда Прокушев появился утром в таксомоторном парке, к нему подошёл председатель месткома Проценко и сказал, что есть туристические путёвки во Францию. На десять дней.

— А сколько стоит? — поинтересовался Прокушев.

— Семьсот рублей, — сказал Проценко.

— Ого! — поразился Прокушев. — Семьсот рублей за десять дней. Я за эти деньги три месяца должен вкалывать, каждый день по семь часов.

— Ну не бери, — разрешил Проценко. — Тебя же не заставляют.

Прошла неделя. Прокушев работал то в первую смену, то во вторую. Но и в первую смену, и во вторую, а иногда и ночью он не переставал думать о туристической путёвке. Конечно, думал он, десять дней в девять раз меньше, чем три месяца. Но зато ведь эти десять дней — не где-нибудь, а во Франции, где прямо по улицам ходят парижанки, и даже маленькие дети и те говорят по-французски. А три месяца, девяносто дней, так же, как и все остальные дни, — это такси со счётчиком и жена Люська, которая после родов растолстела на тридцать килограмм и в её лице появилось что-то сонное. И сколько ей ни приноси — все мало и все кажется, что Прокушев деньги зажимает, поскольку чаевые — доход неконтролируемый.

А для чего человек живёт? И вообще — человек он или свинья, которая только и делает, что глядит в землю, ищет жёлуди. А потом постареет, шея станет тяжёлой, уже не поднять головы, чтобы поглядеть в небо.

Прокушев высадил очередного пассажира, развернул машину и вернулся в таксомоторный парк. Поднялся на второй этаж, вошёл в кабинет к Проценко и сказал:

— Давай путёвку. Все же это Париж.

— А ты в Болгарии был? — спросил Проценко.

— Не был.

— А я был. Там вместо «да» говорят «нет». Вот так: «нет», — Проценко кивнул. — А так: «да», — Проценко отрицательно потряс головой.

— А я решил съездить во Францию, поделился Прокушев. — Черт с ними, с деньгами. Не в деньгах счастье…

— Спохватился, — без издёвки, а скорее с симпатией заметил Проценко. — Её уж взяли давно, твою Францию.

— Как? — не понял Прокушев.

— Всего ж две путёвки было.

— А кто взял? — осевшим голосом спросил Прокушев. Он думал, что, может, ещё не все потеряно и можно что-то переменить: уговорить, взяв за пуговицу и глядя в глаза.

— Ну какая разница, — не ответил Проценко, пожалев чью-то пуговицу и глаза. — Взяли, да и все.

Нос у Проценко был короткий, расстояние от носа до губы — долгое и разделено бороздкой, как у зайца. Прокушев почувствовал, что ненавидит эту бороздку. Он быстро вышел из кабинета, стал спускаться по лестнице и понял, что его раздражает эта лестница с крашеными перилами.

А дома — дом, вместе с Люськой и в какой-то степени, гораздо меньшей, но все же — дочкой Настькой. Настька чувствовала раздражение отца и, вернувшись из школы, обедала не на кухне, а у себя в комнатке. И сидела тихо как мышь. Люська тихо вздыхала из глубины души, жалея пропащую свою жизнь. Но тихо у неё не получалось, и она вздыхала гулко, как корова в стойле.

И это вместо Парижа.

Был вторник. Чётный день. Прокушев подъехал к мойке, чтобы вымыть машину, и увидел, как новенькая мойщица Райка ругается со своей непосредственной начальницей. Райка неистовствовала за стеклом. Слов не было слышно, а только видно, как Райка, в коротком платье, с волосами, убранными под ленточку, потрясает руками то вверх, то в стороны, то вместе, то поврозь. Прокушев почему-то впервые в жизни подумал о том, что человек — часть природы и Райкин гнев похож на весеннюю грозу, когда яростный дождь лупит по молодым листьям. В детстве Прокушев всегда выбегал под такую грозу, подставлял лицо дождю и жмурился.