Людмила   ::   Ленц Зигфрид

Прождав часа два, размышляя о том, что могло произойти, и вскакивая со стула, как только мне померещится звук шагов, я убрал со стола, сунул приготовленные для скороварки овощи в холодильник и не раздеваясь рухнул на кушетку.

Я с трудом узнал нерешительный, почти робкий голос Пюцмана, когда он позвал меня на кухню и, к моему немалому удивлению, попросил у меня на несколько дней книжку с повестью "Получение гражданства"; он обещал по прочтении сразу же вернуть ее. Я все еще продолжал удивляться, а он тем временем пододвинул ко мне авторучкой сохраненный мною чек на коробку шоколадных конфет, преподнесенную ответственной сотруднице окружной администрации, которая проконсультировала меня относительно проблем, связанных с получением гражданства.

- Здесь помечено, что это подарок, - сказал Пюцман.

- Да, вполне естественная благодарность за сведения, без которых моя повесть попросту не состоялась бы.

- Ладно-ладно, я ведь не возражаю, - проговорил Пюцман. - Однако вы не указали ни имени, ни фамилии этой сотрудницы, ограничились только инициалами Ю. Ф.; не идет ли речь о госпоже Юлии Фреезе?

- Именно так, - ответил я.

Он не удержался от печальной улыбки, которая скользнула по его губам, и, хотя я ни о чем не спросил его, Пюцман счел необходимым пояснить:

- Когда-то мы были с ней соратниками. Мы опубликовали с госпожой Фреезе статью, в которой выступали за право государственных чиновников на забастовку. Вам знаком наш журнал "Молодой чиновник"? Нет? В общем, мы давали туда наши статьи и каждую подписывали вдвоем.

Призадумавшись, Пюцман покачал головой, будто не в силах понять, что же все-таки позднее произошло. Чтобы продемонстрировать свое участие, я спросил, поддерживают ли они сейчас какие-либо отношения. Пюцман еще немного помолчал, затем сухо ответил:

- Нас свело общее дело, а когда это дело отпало, распался и наш союз, так бывает.

Видимо, ему показалось, что он чересчур разоткровенничался, поэтому он оборвал разговор и погрузился в дальнейшую проверку моих доходов.

Вернувшись к письменному столу, я понял, что все мои попытки продолжить работу над рассказом совершенно бесполезны. Присутствие Пюцмана слишком отвлекало меня, беспокоило из-за необходимости все время отвечать на его вопросы. Я решил дождаться заключительной беседы, которая обычно устраивается по окончании проверки и которая, судя по всему, что я слышал о подобных беседах, не сулила от инспектора ничего хорошего. А пока мне вновь вспомнилось холодное здание Маккензеновской казармы, я опять услышал стук собственных шагов по коридору, где находилась комната Фидлеров. Людмила так и не объявилась ни у меня, ни у Тима, поэтому я поехал туда, уверенный, что застану ее дома. Мне было необходимо выяснить, почему она ушла от меня, не попрощавшись и не оставив никакой весточки. Какая же там царила суматоха! Какая-то молчаливая деловитость! Попадавшиеся мне навстречу мужчины и женщины тащили по коридору тяжеленные узлы, коробки, перевязанные веревкой фибровые чемоданы, какая-то чета тащила старую плетеную корзину, сгибаясь под ее тяжестью едва ли не до самой земли, пожилая женщина осторожно, как спящего младенца, несла стенные часы. Никто никого не окликал, не подгонял, не подбадривал. Они спокойно перетаскивали свои небогатые пожитки, отобранные ими в другом мире из прочего скарба, а теперь подготовленные к отправке на грузовиках, которые стояли во дворе казармы. Пребывание во временном пристанище закончилось, теперь им предстоял переезд, а затем обустройство на новом месте для постоянного проживания, однако радостного возбуждения ни у кого не ощущалось.

С Сергеем Васильевичем я столкнулся возле комнаты, которую занимали Фидлеры; он как раз вытаскивал оттуда деревянный сине-желтый сундук.