Луизхен   ::   Манн Томас

По залу прошло движение, все невольно переглянулись, когда музыканты отложили свои инструменты и господин Лейтнер, до сих пор молча стоявший у одной из дверей, сжимая полными губами сигарету, сел вместе с Амрой Якоби за рояль, установленный в центре перед занавесом.

Лицо его раскраснелось, он нервно перелистывал написанные от руки ноты, Амра же, наоборот, несколько бледная, опершись рукой о спинку стула, бросала настороженные взгляды в публику. Но вот раздался резкий звонок, и все вытянули шеи. Господин Лейтнер и Амра сыграли несколько тактов, занавес поднялся, на сцену вышла Луизхен…

Замешательство охватило ряды зрителей, когда перед ними, неуклюже приплясывая, возникла жалкая, отвратительно разряженная туша. Это был адвокат. Широкое без складок, падающее до полу платье из кроваво-красного шелка облегало его бесформенное туловище, а глубокий вырез обнажал тошнотворно напудренную шею. Короткие рукавчики были пышно присобраны на плечах, а длинные ярко-желтые перчатки прикрывали толстые, лишенные мускулатуры руки. На голове его возвышался белокурый парик с воткнутым в него, покачивающимся из стороны в сторону, зеленым пером. Из-под парика смотрело желтое, опухшее, несчастное лицо, выражавшее одновременно отчаяние и деланную веселость. Безостановочно прыгающие щеки вызывали сострадание, а маленькие покрасневшие глазки, ничего не видя, напряженно уставились в пои. Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, этот толстяк то обеими руками придерживал платье, то бессильно поднимал их вверх, выставив оба указательных пальца, – других движений он делать не умел. И сдавленным голосом, задыхаясь, пел под звуки рояля дурацкую песенку.

Не исходил ли от этой жалкой фигуры больше чем когда-либо холод страдания, который убивал всякую непосредственную веселость и неотвратимым гнетом мучительного беспокойства ложился на собравшееся общество? Одинаковый ужас светился в глубине бесчисленных глаз, устремленных на эту картину, – те двое у рояля и супруг на подмостках.

Безмолвный, неслыханный скандал длился по меньшей мере пять нескончаемо долгих минут.

А затем наступил момент, которого никто из присутствующих не забудет до конца дней своих. Давайте же представим себе, что произошло в этот краткий, страшный и напряженный отрезок времени»

Многим известны забавные куплеты, под названием «Луизхен», и, возможно, памятны строчки:

Ах, танцевать и вальс и польку

Здесь не умели до меня,

Вот я, Луизхен из народа,

И всех мужчин свожу с ума… —

нескладные, легкомысленные стишки, рефрен двух довольно длинных строф.

Правда, Альфред Лейтнер, сочинивший новую музыку на эти слова, опять блеснул манерой, обескураживающей слушателей неожиданным введением в вульгарную, забавно-непритязательную мелодию мастерских пассажей подлинной музыки, и создал настоящий шедевр.

Мелодия первых тактов в до-диез мажоре звучала довольно красиво и совершенно банально. К началу же рефрена темп оживился, появились диссонансы, в которых все чаще звучало си, что позволяло ожидать перехода к фа-диез. Нестройные аккорды усложнялись вплоть до слов «до меня», а после «вот я», доводящего напряжение первой части до предела, должна была последовать развязка в фа-диез. Вместо того произошло нечто совершенно поразительное. Внезапным, неожиданным аккордом, подсказанным почти гениальной идеей, тональность резко переходила в фа мажор, и здесь вступление голоса при использовании обеих педалей на втором протяжном слоге слова «Луизхен» производило необыкновенное, поистине неслыханное впечатление!

Это было нечто великолепное, сногсшибательное, возбуждающее нервы настолько, что по спине пробегали мурашки, это было откровение, чудо, страшное своей внезапностью разоблачение, словно вдруг упала завеса.

При аккорде в до мажоре адвокат Якоби перестал танцевать.