Лукреция   ::   Шекспир Уильям

И вот из вен струится жизнь немая, Трагедию достойно завершая.

А Коллатин стоял окаменев, И рядом вся толпа оцепенела, И лишь отец, смертельно побледнев, Упал на землю, обнимая тело... А Брут из раны нож извлек умело, И вот за лезвием потоком вновь Как бы в погоню устремилась кровь.

А из груди струями вытекая, На две реки расхлынулась она, И, с двух сторон все тело огибая, Змеилась вниз зловещая волна... Все тело-остров, где прошла война! Часть крови оставалась чистой, алой, Но черной опозоренная стала.

И в ней царили траур и мороз, И словно бы вода смешалась с нею, Как о злодейском деле горечь слез... С тех пор, как бы Лукрецию жалея, Нечистой крови цвет всегда бледнее. Кровь чистая свой цвет хранит всегда, За мутную краснея от стыда.

"О дочь! - Лукреций старый восклицает. Ведь эта жизнь принадлежала мне! Портрет отца младенец воскрешает... В ком буду жить, раз ты в могильном сне? Зачем ты смолкла в смертной тишине? Увы, смешалось все на этом свете: Живут родители, в могиле - дети!

Разбито зеркало, где свой портрет В твоем подобье я ловил, бывало, Но ныне затуманен этот свет, Во мраке смерть костлявая предстала... Все узы ты меж нами разорвала Ты навсегда рассталась с красотой, И с ней затмился прежний облик мой!

О Время, прекрати свое движенье, Раз умирает то, что жить должно, И входит доблесть в смертные владенья, А жить ничтожным только суждено. Пчел юных много, старых - нет давно! Живи, моя Лукреция, ликуя, Ты хорони меня, когда умру я!"

Тут Коллатин, очнувшись, как от сна, Отца ее умолкнуть умоляет И, рухнув там, где вся в крови она, Свой бледный лик он кровью обагряет, Как будто с ней он умереть желает... Но вновь в него вдыхает силу стыд, Он хочет жить, он мщением горит!

Глубокое душевное волненье Ему сковало тяжестью язык... Но, испытав в безмолвии томленье (Ведь каждый горе изливать привык!), Он речь повел. И полилась в тот миг Волна бессвязных слов, неясных, хилых, Которых смысл понять никто не в силах.

Но вдруг "Тарквиний!" слышалось ясней, Сквозь зубы, словно грыз он это имя... Так ветер перед яростью дождей Взметается порывами шальными, Но хлынет дождь - и ветра нет в помине! Так скорбь в слезах их спор решить должна, Кто им дороже - дочь или жена.

Тот и другой зовут ее своею, Но их старанья тщетны, как ни жаль... Отец кричит: "Моя!" - "Была моею, Твердит супруг, - оставьте мне печаль! Я разрешу кому-нибудь едва ль Оплакивать Лукреций кончину, Пристало это только Коллатину!"

Лукреций стонет: "Мною жизнь дана Той, кто так рано скрылась в тень могилы!" "О горе! - стонет Коллатин, - жена, Моя жена, она мое убила!" "Дочь" и "жена" - все жалостью томило, И воздуха расколота волна Звенящим: "Дочь моя!", "Моя жена!"

А Брут, извлекший раньше нож из раны, Увидев схватку этих скорбных сил, Обрел теперь величие титана, Он блажь былую в ране схоронил. Ведь Рим его невысоко ценил: Так короли шутов не уважают За то, что часто вздор они болтают.

Он шутовской наряд отбросил прочь (Была здесь хитрость - вот и вся причина!), И ум блеснул, чтоб в горести помочь, Чтоб успокоить слезы Коллатина. "Встань! - он сказал, - ты в ранге властелина! Позволь же мне, кто слыл глупцом у вас, Дать мудрому совет на этот раз!

Мой друг, ужели горем лечат горе? Да разве раны исцелят от ран? Ужель себе ты будешь мстить в позоре За кровь жены, за подлость, за обман? Ребячество, безволия туман! Вот так твоя жена и поступила: Себя, а не врага она убила.