Тюрьма особого назначения   ::   Горшков Валерий Сергеевич

 – Капитан воздушно-десантных войск Аверин. Для начала хватит… А вы кто такой?

– Этого вполне достаточно, – кивнул мой собеседник. – Мое же имя вам ничего не скажет. Я просто переводчик. – Мужчина повернулся к бородачам с автоматами, что-то сказал им, и они, развернувшись, вышли. Переводчик же задержался в дверях и предупредил:

– И, пожалуйста, постарайтесь не делать резких движений. Они этого не любят.

Через секунду дверь захлопнулась. Я снова остался наедине со своими мыслями и болью.

В течение следующих дней меня никто не трогал. Три раза в день приходила уже знакомая мне темноглазая девушка, с неизменным, закрывающим половину лица, платком, и кормила меня с ложки рисом. Она же делала мне перевязки. Но как только наши взгляды встречались, девушка тут же отворачивалась. Я несколько раз пытался с ней заговорить, но бесполезно. Что бы я ни сказал, выражение лица моей «медсестрички» не менялось. Видимо, она действительно совершенно не понимала по-русски.

Где-то в конце второй недели моего пребывания в плену, когда я уже мог вставать и самостоятельно, под конвоем двух неизменных бородачей, ходить на оправку, снова появился тот самый европеец, что разговаривал со мной вначале.

– Как самочувствие – не спрашиваю, – произнес он. – Вижу, что вы приобрели… э-э… как это правильно сказать… товарный вид. Мы связались с вашими, сообщили, что готовы обменять капитана Аверина на Абдул-Халида. Русские потребовали доказательств, так что придется для них кое-что сделать. – С этими словами переводчик открыл висящую у него на плече сумку и достал оттуда фотоаппарат. Прижал его к правому глазу и несколько раз щелкнул, ослепив меня яркой вспышкой. Потом убрал свой «кодак» обратно, как-то криво усмехнулся, еще раз пристально оглядел меня, одетого в бесцветные лохмотья, и вышел из комнаты.

Спустя три дня меня разбудили где-то под утро, связали руки и под дулами автоматов погнали в горы. После часового марша под нещадно палящим солнцем мои едва затянувшиеся раны снова начали кровоточить. Хотя для «воинов ислама» хождение по этой, поднимающейся почти все время только вверх, узкой тропинке не представляло никакого труда. Вскоре мы остановились на небольшой, но ровной площадке и принялись ждать. Минут через двадцать я отчетливо услышал шум приближающейся «вертушки». Сомнений не было – наши согласились на обмен. Когда из-за ближайшего к нам скалистого холма вынырнула до боли знакомая, почти что родная «стрекоза», мои глаза стали влажными. Но палящее южное солнце быстро высушило их, не оставив и следа от непростительной для капитана спецотряда минутной слабости. Вертолет сделал круг над площадкой для того, чтобы находящиеся в нем бойцы смогли убедиться в отсутствии засады, после чего мягко приземлился на выжженную солнцем траву. И я увидел подполковника Дорошина в сопровождении незнакомого мне человека, не сводящего с меня глаз с той самой секунды, как он оказался на земле. Потом из вертолета вылез замотанный в ватный халат моджахед, которого держали за локти двое бойцов в камуфляже. При виде пленника конвоировавшие меня бородачи дружно ощерились в радостной улыбке и, пригладив бороды легким прикосновением ладоней, пробормотали традиционное в таких случаях «аллах акбар»…

Процесс обмена не занял много времени. Мусульманин отправился вниз по склону вместе со своими братьями по оружию, а я залез в «вертушку», и вскоре площадка на вершине холма осталась далеко внизу. А потом… Потом я попробовал заговорить со своими, дабы хоть как-то выразить переполнявшие меня эмоции от долгожданного освобождения из плена, но неожиданно наткнулся на стену холодного молчания.