Марфа-посадница   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

Последнего, Иону, тоже отступившегося сладкого игуменства Соловецкого, он сам теперь привез в Новгород, отчаясь уговорить. Прочили они с Германом в игумены старца Игнатия, но братия заявила солгасно: «Или ты, или никто больше! Аще ли не хощешь хиротонисатися в игумены, то разойдемся отсюда вси, и даси ответ Богу за души наши».

Даси ответ Богу! И труды, и годы… Тридесяти лет подвига! Назад пути не было.

А мечталось! Еще в Толвуе, в позабытом дому отцовом, добиться трудом духовным того почета и уважения сильных мира, коего не добился родитель в господинстве своем!

Тысячи поприщ покрыл он, и вот перед ним, на горе, столь же недоступен, как и прежде, терем Марфы Борецкой, владетельницы далеких островов.

Зришь ли ты, Господи?!

Так страстно хотел чуда, так верил в то, светлое, явившееся ему далекой зарей в восходящих от востока лучах: белый храм, простертый на воздухе, великий и прекрасный, что примыслил к неясному видению своему.

…Пресветлый храм, далекое утро, первое утро на острове, сполохи играющие. А после, год за годом, что было? Мошка и комары, нашествие гадов, глад, стужа, темень и наваждения бесовские. Секли деревья, созидали кельи и варницы, ковыряли мотыгами землю, холодную, неродимую. И месяцами — бушующее неукротимое море, месяцами не зрели человечьего лица!

Знал доднесь, что надо только молиться сильнее, надо захотеть, а тогда — что говорить, делать — Бог подскажет. И не помогал ли ему Господь?! Послал же ему, полумертвому, двух рыболовцев с кережею муки и масла? Христиане ли то были, без остатка сгинувшие в пучине морской, божии ли угодники, как полагает ныне вся братия?

…Не подарят ему острова, и все разойдутся, и снова — он и старик Герман, немым укором невыплаченного долга мертвецу, блаженному Савватию, о котором он было забыл. Срам! Дождался послания из обители Кирилловой! Надо было начать с перенесения мощей блаженного! Быть может, он-то и свят, он-то и оборонил бы обитель? Старец, не ведавший богатств мирских, искатель пустынного жития, на далеком северном острову обитавший, как птица небесная, не ревнуя ни о славе подвижнической, ни о зиждительстве церковном, а об одной лишь возлюбленной тишине.

Но так самому (самому!) хотелось чуда! «Не было смирения во мне, и потому не сподобил меня чудес. Но и карая мя, справедлив ты еси, Господи!»

Пусть.

Чудом будет обитель Соловецкая!

В мечте Зосима не заметил, как толпа мужиков придвинулась ближе.

— Цего он?

— Вишь, боярыня не приняла.

— Гневаетце!

— А хто таков?

— Угодник Соловецкой, Изосим.

— Ну!

— Оська, поведай обчеству правду-истину!

Веселый чернокудрый мужик из вольных крепко обнял знакомого ему Марфина холуя. Тот дернулся было:

— Не трожь!

— Ништо, от мене не вырвесси, — играя голосом и щурясь, продолжал скоморошить мужик. — Поцто вы с Якимом-ключарем монаха прогнали?

— Не мы, боярыня! — угрюмо отзывался холоп, пыхтя, но не в силах вырваться из невольных объятий.

— Неужто? Побожись!

— Крест! Сама сказала: отчину нашу отъемлет.

— Каку таку отчину?

— Острова Соловецки… Пусти, однако!

— А ты не балуй, Потанька, — вмешался второй холоп, — Иеву Потапычу скажем ужо! Мы-ить от его посланы!

— Дивно, свово богомольца не пожаловала!

— Как поется: «Стала наша теща зятьев провожать…»

Yх, старцу почет дают, Aва холуя от порога волокут! -

Aлумливо пропел веселый мужик. Кругом хохотнули.

— Марфе никто не указ! — дивясь и одобряя, громко сказал молодой парень в толпе.

— Все ж старец божий, грех! — задумчиво отозвался на то пожилой мужик.

Зосима обвел очами оступившие вкруг косматые лица.