Масло в огонь   ::   Базен Эрве

Если огонь на него перескочит, за угловые дома я много не дам. А я займусь крышами.

И, схватив топорик, он велит убрать и переставить лестницу.

— Вот это да! Какой же молодец твой отец! — шепчет мне в шею мосье Ом. — Да что ты, Селина, ну и лицо у тебя! Еще что-нибудь случилось?

* * *



Что это с ним?! Вы только посмотрите на этого человека, который приближается, расталкивая толпу, с каким-то странным предметом в руках. Вы только послушайте, что он кричит:

— Никому не доверяйте! У меня тоже пытались поджечь. Эй, Бертран!

Это Бортро, владелец фермы «Во весь опор», строения которой вытянулись вдоль дороги на Луру. Ламорн уже подскочил к нему.

— Что, что?

— Просто чудо, — во все горло орет тот, — иду я как раз на гумно, и представляете: вижу, на соломе лежит губка, пропитанная бензином, а в ней — свечка. Свечка-то уже на три четверти сгорела — приди я на полчаса позже, и все бы уже полыхало…

— Но в таком случае, — вступает в разговор мосье Ом, — речь идет о продуманной системе постепенного распространения пожара. Значит, виновный старался создать себе алиби. Значит…

— Значит, он — среди нас, — слышится голос той, которой следовало бы молчать. — Какое же еще может быть алиби, как не быть ночью в огне?

Услышав оклик Бортро, папа поспешно направляется к нам с топориком на плече. Балаган? Бравада? На все махнул рукой? Наверное, всего понемногу. Они сейчас все тут, разные обличья Бертрана Колю: одержимый, который наносит последний удар; хитрец, который знает, что истина может часто послужить укрытием для того, кто ее возвещает; отчаявшийся, который лишний раз подает знак, пытаясь выдать себя.

— Мне кажется, вы правы, — бормочет бригадир.

Потрясенные, все застыли… В свете пламени теперь лишь напряженные, испуганные лица. Я чувствую на шее прерывистое дыхание мосье Ома, в то время как доктор Клоб смотрит на меня исподлобья, и ноги подо мной подгибаются. Сейчас достаточно сущего пустяка, одного слова, чтобы все подозрения, которые еще плавают в пустоте, сосредоточились на одном, и, поймав наконец взгляд отца, я своим взглядом пытаюсь оттолкнуть его назад… оттолкнуть. Чтобы он вот так отдал себя в их руки — этого я не допущу. Чтобы он ускользнул от меня — этого я не допущу. Он мог бы так поступить, но само мое присутствие запрещает ему проявить слабость. Поэтому я отвожу от него взгляд и устремляю его на столбы пламени, которые продолжают вздыматься вверх, становятся плотнее, гуще. Ты помнишь, Селина, вопросы, которые задавали по Священному писанию? «Как умер Самсон?» — спрашивал викарий, одной рукой держась за пояс, а другой теребя черный помпон на своей шапочке. И Селина отвечала: «Он сотряс колонны храма и погиб под обвалом…»

— Бертран, Бертран! — кричит Раленг, совсем сбитый с толку.

Какие у него широкие плечи! И на плече сверкающий топорик! Папа оборачивается.

— Извините, — говорит он. — Огонь не ждет. Мы поговорим об этом завтра. — Делает еще шаг. Меня он уже не видит, меня он больше не увидит никогда, и я слышу: — Иди спать, Селина…

Чтобы я не видела то, что произойдет, я понимаю! Но пощадить себя так и не могу. Скорее, пусть он скорее делает то, что ему осталось сделать! Толпа снова сплачивается, волнуется, толкается… Все окружили Бортро. А Каливель, вне себя от волнения, протянув руку, твердит:

— Покажите же мне, покажите…

Ну вот! Час настал! Эта свечка, воткнутая в его губку, — все равно что подпись. Он еще колеблется, наш учитель, пытаясь вспомнить, где он уже видел свечу, которая вот так же стояла в медном узорчатом подсвечнике… Только бы он на меня не посмотрел! Ноги не держат меня, я повисла на руке мосье Ома, к его удивлению и испугу:

— Да тебе же дурно, Селина, послушалась бы отца.