Мелкое дело   ::   Черносвитов Владимир Михайлович

И начальников, и подчиненных, и товарищей…

– А с кем он дружил? – вдруг перебил полковник.

– Да близко, собственно, ни с кем. Немножко – с командиром взвода Логиновым, немножко с офицерами штаба, – и, перехватив взгляд полковника, Сидоренко опередил его вопрос: – Я уже об этом подумал. Нет, дружба носила здоровый характер, так как никаких целей личного благополучия он не преследовал. В быту Петров скромный, весёлый и приветливый человек. В общем – воевать бы ему да воевать, так нет же… Вчера ночью он вернулся в подразделение от комбата, передал командование ротой командиру первого взвода, разъяснил боевой приказ, обстановку, а сам, вместо того, чтобы сразу идти с ротой в бой, задержался, выпил и с пьяных глаз убежал в тыл – дезориентировался.

– А может, просто «дезертировался»?

– Не похоже, товарищ полковник. Во-первых, Петров – человек смекалистый и умный, он мог бы сделать это гораздо тоньше. Во-вторых, нарвавшись на солдат второго эшелона, он принял их за гитлеровцев и, командуя воображаемой ротой, решил открыть баталию. Видя, что никто его команды не выполняет, изругал всех предателями, изменниками и с криком «русские погибают, но не сдаются!» бросился один вперёд. Чуть спьяна не перестрелял наших же солдат… Картина, конечно, не лишена комизма, но психологически нельзя не принять этот факт во внимание.

– Пожалуй. Недаром говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», – согласился Гаркуша.

– Ну вот, собственно, и всё. Но факт остаётся фактом, и дело может кончиться для него плохо. Как посмотрят. А ведь, по правде говоря, жаль его… Когда о деле думаешь – не жаль, а когда просто о нём – жалко как-то. А вам?

Полковник, казалось, не слышал вопроса. Склонясь, он время от времени раскрывал сжатые в кулак пальцы правой, здоровой, руки и смотрел на маленький тёмный предмет, лежащий на ладони. Острым глазом Сидоренко разглядел: это была извлеченная откуда-то деформированная после выстрела пуля небольшого калибра для пистолета иностранной марки. Привыкший не задавать вопросов старшим начальникам, следователь выжидательно молчал. Гаркуша вздохнул и вдруг поднялся.

– Абстрактной жалости нет и быть не может, – строго и громко сказал он и, заметив взгляд Сидоренко, сжал пальцы и бережно спрятал кусочек металла в левый карман кителя. – Отдыхайте, капитан. Спокойной ночи.

Полковник тяжело вышел из дома в темноту ночи.

«Что бы это значило?» – тревожно подумал Сидоренко.

За внешне спокойным видом полковника он всё время чувствовал какую-то его тяжёлую внутреннюю напряжённость.

На столе запел зуммер телефона. Сидоренко взял трубку. Узнав полос генерала, он тут же весь подтянулся и даже поправил ремень. Лично к нему генерал ещё ни разу не звонил.

– Это я – семнадцатый. Игнат Васильевич у вас?

– Так точно, товарищ семнадцатый. Только что был зд…

– Ну, наконец-то нашёлся, – как-то уж очень тепло, по-житейски, прозвучал голос генерала. – Он, наверное, сейчас сидит и о делах рассуждает? Так вы не очень-то… о делах… И проводите его обязательно, – голос генерали дрогнул и стал сердитым и строгим: – Его сын, не приходя в сознание, умер при нём на операционном столе…

Захлопнув за собою дверь, Сидоренко окунулся в ночь, как в банку с тушью. «Какой человек, какая воля! Так вот оно к чему: «Нельзя распускать себя, нельзя». А я-то, болван, лез к нему с этим Петровым…» – думал капитан на ходу. Глаза привыкли к темноте. Пройдя ещё немного, Сидоренко остановился: уткнув лицо в сгиб локтя, прислонясь к дереву, стоял старый большевик. Прошло несколько секунд. Полковник со стоном скрипнул зубами и, резко выпрямившись, пошёл дальше. Не нарушая его одиночества, Сидоренко последовал за ним.