Милосердия !   ::   Толстой Алексей Николаевич

Ольга Андреевна вздохнула, опустила глаза и из черепаховой коробочки вынула папиросу.

- Одно время я боялась выходить на улицу. А теперь все стало безразлично.

- Третьего дня я вас встретил, Ольга Андреевна, и кланялся, а вы не заметили.

- Я стала очень рассеянна. Устаю ходить, устаю читать. Устала переживать государственные перевороты. Третьего дня где же я была?

- Вы заходили в перчаточный магазин.

- Какие там перчатки! Москва стала запустелая, грязная, и уехать некуда.

- Да, ехать сейчас некуда. И нет хлеба, сахара. Идет чума.

- Боже мой!

- Надвигается. Курить можно?

Ольга Андреевна протянула ему черепаховую коробочку с душистыми и слабыми папиросами:

- Курите. Вы не были па "Итальяночке" в Новой Комедии? На послезавтра у меня два билета. Говорят,- очень славно. Пойдемте?

- Слушаюсь.

Василий Петрович положил ногу на ногу, прищурясь, потрогал бородку.

- Вам не покажется странным, Ольга Андреевна, если я скажу, для чего пришел? Представьте, что я уменьшился ростом, а платье на мне осталось прежним, на большой рост. Вот так я себя сейчас ощущаю. Какое-то странное состояние... Вернее - совсем себя не чувствую...

Он до невозможности сморщился, стараясь быть понятным. Ольга Андреевна с остановившейся улыбкой глядела на него. Василий Петрович сидел в черном сюртуке, в крахмальной тугой рубашке, красный, серьезный, поблескивал очками.

Тогда она внезапно рассмеялась, даже колени ее вздрогнули под шелковым платьем. Василия Петровича бросило в жар.

- Чрезвычайно трудно выразить это,- пробормотал он,- чувство очень сложное.

Ольга Андреевна спросила:

- Хотите чаю?

- Да, пожалуй. С удовольствием.

- Позвоните три раза.

И когда он, потирая ледяные пальцы, вернулся от двери, она оказала:

- Садитесь рядом. Суньте подушку под спину. Рассказывайте.

И она, подобрав ноги, внимательно, исподлобья, стала разглядывать Василия Петровича, затем сняла пушинку с его рукава:

- Почему же вы все-таки ко мне пришли? Вот этого я не пойму.

- Именно к вам, потому что...

- Взяли и решили броситься в омут головой.

Она опять усмехнулась длинной улыбкой. Василий Петрович не ответил. Отвратительный холодок против воли пополз по спине. Стало совестно своих глаз, всей стороны лица, повернутой к Ольге Андреевне. Впору слезть с дивана и уйти, но все тело грузно, неуклюже сидело, придавив пружины. Ни уйти, ни отвернуться. И всего хуже, конечно, было это молчание, подтверждающее самые гнусные предположения.

- Я не хотела вас обидеть,- Ольга Андреевна коснулась его плеча,простите, что я засмеялась.

- Нет, пожалуйста, отчего же...

- Не сердитесь на меня, голубчик. Говорите все. Я слушаю вас очень внимательно.

Она даже закрыла глаза. Ее лицо стало точно у спящей. Нежная кожа щеки, тонкий, с горбинкою "ос и чуть-чуть приоткрытые для дыхания губы были совсем рядом, близко и так покойны,- вот взять их в ладони, прижаться поцелуем.

Василий Петрович стиснул челюсти. "Этого еще не хватало! Поцеловать, схватить за плечи, целовать в глаза, в рот, в горлышко... И потом взъерошенным, с кривой улыбочкой, стоять над разрушенной красотой! Утвердить самого себя! Все это бред! Невозможно!"

Упершись кулаками в диван, он поднялся, застегнул сюртук:

- Позвольте откланяться.

- Куда же вы?

Он взглянул на часы:

- У меня заседание. Разрешите зайти как-нибудь в другой раз. Я соберусь с мыслями.

И, не глядя в глаза, он поцеловал руку, извинился несколько раз, обещался зайти в среду - сопровождать Ольгу Андреевну в Новую Комедию, если не помешает какое-нибудь восстание, задел по пути плечом дверь и вышел.

На улице, сдвинув шапку, он долго тер лоб, не в силах прийти в себя от стыда, растерянности, негодования. "Как это все вышло - черт знает как...