Мистер Рипли под землей   ::   Хайсмит Патриция

Эскиз был одобрен заказчиками, но в законченном виде фреску отвергли. Кто-то высмотрел на картине две неодетые — или полуодетые — фигуры, а Дерватт отказался подправлять работу. (“И он был тысячу раз прав!” — говорили Тому близкие друзья художника.) Но это лишило его тысячи фунтов, на которые он рассчитывал. Похоже, это было последней каплей, звеном в целой цепи разочарований, глубину которых его друзья не осознавали и теперь горько раскаивались в этом. Еще была история с какой-то женщиной, смутно вспомнил Том, которая тоже обманула ожидания Дерватта, но это вроде бы было не так важно для него, как неудачи, связанные с работой. Друзья Дерватта были, как и он, профессионалами, свободными художниками по преимуществу, и свободного времени у них было мало. В те последние дни Дерватт высказывал желание повидать их, — ему не деньги нужны были, а человеческое тепло, — а они отвечали, что у них нет возможности встретиться с ним. И вот, не поставив друзей в известность, он распродал всю мебель, какая была в его студии, и отправился в Грецию, откуда прислал Бернарду длинное, проникнутое безысходностью письмо. (Этого письма Том не видел.) Затем пришла весть о его исчезновении или смерти.

Первое, что сделали друзья Дерватта, включая Цинтию, — собрали все его картины и рисунки для продажи. Они хотели, чтобы его имя продолжало жить, чтобы мир узнал и оценил по достоинству то, что он сделал. Дерватт не имел родственников и, насколько помнил Том, был найденышем, так что даже о его родителях ничего не было известно. Легенда о его трагической смерти очень им помогла. Обычно владельцев галерей не интересует живопись художников, которые умерли молодыми и не успели прославиться, но Эдмунд Банбери, свободный журналист, использовал все свои связи и таланты, для того чтобы опубликовать ряд статей о Дерватте в газетах, художественных журналах и приложениях, а Джеффри Констант проиллюстрировал их цветными снимками картин Дерватта. Спустя несколько месяцев после смерти Дерватта они нашли галерею, которая согласилась выставить его работы, — это была Бакмастерская галерея, расположенная к тому же не где-нибудь, а на Бонд-стрит. Вскоре картины Дерватта продавались уже за шестьсот-восемьсот фунтов.

Затем наступило то, что и должно было наступить. Все или почти все картины были распроданы, и именно в это время Том, вот уже два года проживавший в квартире на Итон-сквер, однажды вечером познакомился с Джеффом, Эдом и Бернардом в пабе “Солсбери”. Друзья опять были в унынии, поскольку полотен Дерватта у них почти не осталось, и Том сказал тогда: “У вас так хорошо поставлено дело; просто стыдно столь бесславно кончить его. Неужели Бернард не может состряпать несколько картин в стиле Дерватта?” Том сказал это в шутку — или полушутя. Он был с ними фактически не знаком и знал только, что Бернард художник. Но Джефф, отличавшийся, как и Эд, практической хваткой (которой был начисто лишен Бернард), обратился к художнику: “Мне это тоже приходило в голову. Что ты об этом думаешь, Бернард?” Том не помнил, что именно ответил Бернард, но помнил, что тот опустил голову, будто его охватил стыд или даже ужас при одной мысли о фальсификации Дерватта, его кумира. Несколько месяцев спустя Том встретил Эда Банбери на улице, и тот сказал ему со смехом, что Бернард изготовил-таки двух отличных “Дерваттов”, а Бакмастерская галерея продала одну из картин как подлинник.

Спустя еще некоторое время, когда Том только что женился и уехал из Лондона, они с Элоизой как-то встретили Джеффа на одной из тех шумных вечеринок с коктейлями, во время которых не удается ни поговорить с хозяином, ни даже увидеть его, и Джефф оттащил Тома в сторону.