Мое образование (Книга Цнов)   ::   Берроуз Уильям Сьюард

все это собрано в одну грушу... время и пространство в груше, в яблоке, в рыбе. Натюрморт? Мертвой и неподвижной природы не бывает. Пока он пишет грушу, она созревает, гниет, ссыхается, разбухает.

Пример моей собственной живописи: снесенный паводком мост, вид сбоку. Приближается грузовик -- спереди на расстоянии, мгновение, когда водители видит, что моста нет, его лицо крупным планом, страх и поиски выхода отпечатываются на нем, когда он отстегивает ремень безопасности. Жмет на тормоза. Все происходит одновременно с точки зрения зрителя.

Возьмем картину Брайона Гайсина "Окраина Марракеша". Призрачные мотороллеры и велосипеды. Настоящие мотороллеры и велосипеды. Место, в котором художник бывал много раз по совершенно разными поводам. Проходя, он видит вчерашний мотороллер, прошлогодний. Вероятно, и завтрашний увидит, поскольку пишет картину с позиции над временем.

Так и сны рассказывают истории -- множество историй. Я пишу историю, если ее можно так назвать, о "Марии Челесте"(13). Я рисую сцены из той истории, которую пишу. И вижу сны о "Марии Челесте" -- сны, подпитывающие то, что я пишу и рисую. Всплеск свежего повествования: Небесные Младенцы Челесты и Азорские острова... отступление от темы и скобки, иные данные, на первый взгляд, не связанные с сагой "Марии Челесты", еще одна вспышка истории... долгий пассаж в скобках. Стоп. Меняем лист. Начали.

Наверное, нужно подтянуться, привести все в рациональный последовательный порядок? Данные по "Марии Челесте" в одном месте? Сны о полетах -- в другом? Сны о Стране Мертвых -- в третьем? Сны об укладывании вещей -- в четвертом? Сделать так означало бы возвратиться к несостоятельной позиции всезнающего наблюдателя в вакууме вне времени. Однако наблюдатель наблюдает и другие данные, ассоциации мелькают взад и вперед.

Например, я только что вспомнил сон, в котором встретил человека по имени Дылда -- якобы, мы были знакомы тридцать лет назад в Лондоне. Дылда? Не помню. Тридцать лет назад? Тупая боль... "старые неприятные давние вещи"... Я встретился с Дылдой в дверях какой-то квартиры. Как он выглядит? Серое анонимное лицо, размытое так, что не в фокусе? Во что он одет? Серый костюм, серый галстук, предположительно -- шарф и часовая цепочка.

Понимаете, я вижу его каким он был тридцать лет назад, пять лет назад, вчера, сегодня... как мотороллер Брайона в Марракеше. Следовательно, мне что -- поместить Дылду в тот эпизод с картиной Брайона? Думаю, не стоит. Кто бегает, тот и читает.

~~~

Рассветные улицы Нью-Йорка. 50-е годы -- я возвращаюсь из центра к себе в гостиницу. Да, в кармане нащупывается ключ. Рынок, где несколько человек вытряхивают мешки с мусором. Грузовик эти мешки выгружает. Кто-то нашел пистолет. Ну и дурак, что сдал, думаю я. С верхнего этажа высокого здания я смотрю вниз в узкий вентиляционный колодец, на трубы и железные лесенки, пятьсот футов вниз. Пешком что ли идти? И я прыгаю с железного балкончика и плыву по воздуху к окраине.

Встречаю двух голеньких ангелочков лет по шестнадцати. Они говорят, это их первый сольный полет. Под нами разворачивается город, примерно в тысяче футов, красивые пастельные тона... такая себе идиллия. Я покупаю какое-то жидкое питание в серебристом лотке. Оно как сметана, как крем и восхитительно на вкус... Впитываю его каким-то осмосом. (Что напоминает недавний сон в танжерском кафе, где появляются разные мои старые друзья. Старые приятели вроде Дылды, которого я никогда прежде не видел и не помню, но, тем не менее, знакомые.)

Владелец выносит брусок, похожий на слиток золота примерно восьми дюймов в длину, а снаружи коричневый. Срезает одну сторону, а внутри -сливочная начинка... похожая на крем-брюле, явно вкусная, и я поедаю ее глазами.