Мой генерал   ::   Бакланов Григорий

– Потому, что не твой сын!

Я задрал ему рукав и показал Тане его вены, все исколотые:

– Тебе понятно? И еще водкой разит.

– Он может умереть!

– Отоспится.

– Так позвони ей хотя бы.

– И ей звонить не буду.

Вот так – до половины ночи. Таня подходила слушать, дышит ли, опять щупала пульс, требовала, чтобы я переложил его на диван. И – Боже мой, Боже мой, что делать?

Такой был мальчик!… Я сидел на кухне, чтобы не слышать всего этого, курил, не зажигая света. Вдруг легкой тенью, в халатике- Юлька.

– Отец, я люблю тебя.

Я только успел почувствовать поцелуй и жар ее щеки. А ее уже не было.

Легли мы спать под утро. Мне послышался во сне щелчок английского замка. Но голова, как пьяная, не сразу оторвал себя от подушки. Вышел. Виктора не было. В кабинете валялся его ботинок. Он ушел в моих тапочках.



Глава ХIII

Поздняя осень 199… года. Я вышел из метро, подпираемый в спину теплым его дыханием. День был предзимний, темные снеговые тучи сели на золотой шпиль высотного здания, на верхние его этажи, там, должно быть, зажгли электричество.

И ощутимо было в воздухе уже близкое дыхание снега.

Я шел домой. Крытый грузовой фургон, объезжая что-то, заслонил все впереди, а когда проехал, я увидел то, что объезжал он, притормаживая: перед аркой, ногами на проезжей части, лежал на земле голый человек. Он лежал на своей распластанной под ним, разрезанной одежде, а другой человек, в черном прорезиненном плаще и остроконечном капюшоне, что-то делал над ним, как черный грач. И белая с красными крестами машина “Скорой помощи” стояла рядом. Все это было непонятно и жутко. Голое тело на земле, измазанное у поясницы засохшим зеленым и желтым, люди обходили, сторонясь: в Москве уже было два случая холеры. Я тоже прошел мимо, стараясь не вглядываться. Но глаз схватил все подробно, и пока я шел дворами, заново видел это запрокинутое, заросшее, землистое лицо старика, его торчащую в небо серую бородку, его большое, не старое, когда-то сильное, а теперь иссохшее тело с впалым животом и пучком темных волос. Одна нога его, искалеченная, вся в шрамах, была короче другой. И я узнал эту ногу. Я видел ее не раз: и в гипсе, и потом, когда сняли гипс и он ходил с палочкой. Витька!

Потрясенный, я продолжал идти. Ноги сами несли меня, и даже быстрей. Как будто от этого можно уйти.

Когда я вернулся, ничего на том месте не было, словно не было вообще. Только стоявшие вдоль магазина торговки с пуховыми платками, распяв их перед собой напоказ, пересказывали с жаром случившееся, и люди останавливались и смотрели на то место, где он лежал.

Дома, к счастью, никого не было. Ни Тане, ни Юльке я не мог бы это рассказать.

Да и никогда не расскажу им. И вдруг, зажмурясь, увидел его в кабинете, на диване, укрытого пледом, как он укрывался с ухом, одна макушка видна. Увидел на миг. Потом сидел на кухне, курил. И снова виделось: мы, четверо, вот здесь за столом, как старший брат, он смотрит на Юльку. И – этот старик с запрокинутой головой на тротуаре. Почему на нем, на мертвом, разрезали одежду? И почему не труповозка стояла, а машина “Скорой помощи”? Я налил себе полстакана водки, достал из банки с рассолом соленый огурец. Выпил и не почувствовал. В холодильнике в кастрюле была вареная картошка. Я налил еще, ел из кастрюльки рукой. Зазвонил телефон. Я подошел, смотрел на трубку, снять почему-то не решался. А телефон звонил.

– Слушаю.

– При-вет.

Я как стоял, сел на табуретку.

– Ты меня слышишь?

– Да.

– Почему у тебя голос такой? Тебе неудобно говорить?

– Удобно.

– Нет, все-таки голос какой-то странный. Случилось что-нибудь?

Она ничего не знает. Ей все предстоит узнать.

– Я слушаю тебя, Надя.

– Ну вот теперь – твой голос. А то уж я думала, не туда попала. Понимаешь, сегодня в “Палас-отеле” большой прием.