Моя нестерпимая быль   ::   Домбровский Юрий Осипович

)

ЗМЕЯ

Когда-нибудь увижу я,

Как из седого океана,

Крутясь, поднимется змея

И встанет, изгибаясь пьяно,

Как гривой рыжею махнет,

Зевая с чоканьем глубоким,

И в буре потрясенных вод

Лиловой молнией блеснет

Ее разгневанное око.

Ее тугая чешуя

В мельчайшем бисерном мерцаньи,

Блеснет на материк струя,

Цвет, не имеющий названья.

И волн крутой водоворот

Вокруг змеи начнет крутиться,

И океанский пароход

В далекой бухте загорится.

Она дохнет - и чайка вмиг

Падет, сгорев до самой кожи,

Под раздвоившийся язык,

На острие копья похожий.

Она взглянет туда-сюда,

Раздует горло, словно кочет.

И разъяренная вода,

Хватая камни, заклокочет.

И не поймешь в тот миг, в тот срок,

Змея ли смотрит исподлобья

Иль небо хлынуло в песок,

А черт нашел свое подобье.

Но гибнут, гибнут корабли,

Как бабочки в кипящей влаге,

И на другой конец земли

Несет их вымокшие флаги.

И океан, кидаясь ввысь,

Шлет на борьбу своих чудовищ,

Моля змею: "Остановись!"

Да разве черта остановишь?

То изгибаясь, как шаман,

То превращенная в прямую,

Она обходит океан,

Вся изгибаясь и танцуя.

И где бы не прошла она,

Горя в своем величьи яром,

Везде и камень, и волна

Становятся багровым паром.

Но все конец имеет свой,

И то особенно, что плохо

Змея ложится под водой

На всю грядущую эпоху.

Горит и гаснет чешуя,

В траве подводной и высокой.

И спит усталая змея

Опять до наступленья срока.

Спи ж, спи до будущих времен,

Пока в надзвездной диктатуре

Не будет вынесен Закон

О новом наступленьи бури.

Владивосток. Осень 1940 г.

НАДПИСЬ НА ФОТО

(Сонет)

Моя тоска вступила в год седьмой.

Лесами с Осетрово до Тайшета

Меня влекла, гнала твоя комета,

И ночью я беседовал с тобой.

Ты мне была и счастьем, и судьбой,

И сумерком, и ясностью рассвета.

Не тронута и до дыры запета,

Как рельса, прогудевшая отбой.

Так за годами годы шли. И вот

Все прояснило, в горечи невзгод,

В блатных напевах, в сказке о наседке

(О гадине, что давят напоказ)

Я прочитал, что Бог тебя упас

От рук моих и от петли на ветке.

КАМПАНЕЛЛА - ПАЛАЧУ

"Ласточка" - смирительная рубаха

О пытка! Я ль тебя не знаю!

Со мной ли ты была слаба!

Стирая кровь и пот со лба,

Я, как любовник, припадаю

На чресла острые твои,

Но страшен пыл твоей любви!

Твои пеньковые объятья,

И хруст взбесившихся костей,

И поцелуи, и заклятья

Все то, что не сумею дать я

Иной любовнице моей.

Узлом завязанное тело,

Душа, присохшая к кости...

О! До какого же предела

Тебе, изгнанница, расти?

Взмахни ж крылом и будем рядом,

Все выше, дальше, чуть дыша,

И вот пред Господом с парадом

Идет мертвец с зеленым взглядом,

И постаревшая душа.

Они идут - огнем палимы

Два вида сущностей иных.

И громко славят серафимы

Условным песнопеньем их.

А там идет еще работа,

Кипит последняя борьба,

Палач, издерганный до пота,

Отбросил волосы со лба.

Он встал, взыскательный маэстро,

И недоволен, и суров,

Над жалкой гибелью оркестра

Своих веревочных станков.

Ну что ж, здоровая скотина,

Чего там думать? Вот я здесь!

Возьми, к огню меня подвесь,

Сломай мне ребра, жги мне спину!

Не бойся, тешь собачью спесь,

Веревка сдаст - найдешь дубину!

И будь спокоен - вот я весь,

Не обману и не покину!

x x x

Какая злобная собака

Ты, мой сосед - товарищ Грозь.

Я много видел и однако

Такой мне видеть не пришлось!

Всегда встревоженный и хмурый,

С тяжелой палкой у плеча,

Ты молча смотришь из конуры,

Весь содрогаясь и рыча.

И только кто погреет спину,

Кто встанет к печке, как к стене,

Ты вздыбишь черную щетину

И заколотишься в слюне.

Ты кинешь громы и проклятья,

О доски палкою стуча,

Кляня всех немцев без изъятья

И всех евреев сообща!

И снова мир стоит на месте,

Но как тому не повезло,

Кто, как и я, в своем аресте

Лишь мировое видит зло.

Он ходит грустный и печальный

И был бы несказанно рад,

Узнать, что кто-то персональный

В его несчастьи виноват.