Мосты   ::   Чобану Ион

Это он, растяпа, каждый раз выпускает жеребенка из конюшни. А внуки, дьяволята, балуют его, учат проделкам, каких свет не видел...

- Коровья образина!.. Чертов Сивка!

Соседи привыкли слышать эти выкрики, с ними просыпались и с ними засыпали. Постарел дед Тоадер, но голос у него все такой же молодой. Гудит что церковная звонница на рассвете.

- Завтра, говоришь, собираешься нарезать сечки? - спросил Негарэ.

- Да-а, одним сеном не обойтись.

- А мне кажется, на пахоту хватит.

- Гляди, кум, не забудь...

- Приду, непременно приду.

- Чертов Сивка... - Дед Тоадер с колом наперевес бежал за жеребенком. Тот вихрем пролетал за домом и снова перекапывал весь огород. И снова старик вскидывал кол...

Угомонился, лишь когда жеребенок оказался в конюшне, возле кобылы. Чтобы утолить досаду, дед спустился в погреб и одним духом осушил кувшин вина. Пробормотал еще что-то себе под нос. Как бы старуха не услышала. Она не признавала дедушкиных нервов и глаз не спускала с погреба. Хотела, чтобы винца до лета хватило. Может, это и удалось бы ей, если бы дед Тоадер был не так раздражителен, и если бы не жеребенок, и если бы бабушка не следила в оба за стариком, лукавым, старым лисом, который больше всего любил делать ей назло. А он как ни в чем не бывало выходил из погреба, лихо покручивая ус и оглядываясь по сторонам.

Все в доме было вверх дном. Лавку, сундук с приданым тетушки Катинки, стулья и прочую дребедень Костаке вынес в сени, чтобы не попала известь во время побелки. Из-за этого кавардака все спали на печи. Мальчики в глубине, родители - с краю. В комнатах влажно пахло непросохшей известью.

- Не спится? - спросила мужа Катинка.

Костаке вернулся с пахоты такой усталый, что даже уснуть не мог. Допоздна они разговаривали о весеннем севе, прикидывали, распределяли делянки то под пшеницу, то под кукурузу.

- До чего же люди разные, - проговорил Костаке, - одни радуются скотине во дворе, радуются, когда приближаются праздники. А у нас... - Он глубоко, протяжно вздохнул, неподвижно глядя в потолок. - Ребятишки дьяволы... Жеребенок - чертов Сивка!.. Свинья - завалящая. Лошади клячи... Идут годы, а твои родители никак не могут меня простить. Да и тебя тоже. Хоть бы перед людьми...

- Посмотри, как мальчишки спят. Будто ягнята.

Бадя Костаке повернулся к сыновьям. На подушке лежали не головы, а ноги.

- Уморились. В лес ходили с дедом.

- Да, Катинка, и они измаялись.

- Целый день морочили голову, все какую-то сказку про змею, про драгоценный камень... Тебя ждали, что-то спросить хотели...

- Должно быть, старик им рассказывал. Ладно, давай спать. Дед хоть и крутого нрава, а сердце у него доброе... Разве я не знаю...

- Да...

- Никак не могу уснуть. Из-за твоей побелки. Пока просохнет, такой едкий запах, что в носу щиплет. Не то мышами пахнет, не то засухой. Нищетой... И до чего ни дотронешься - везде известь. И на ложках, и на мисках, даже на хлебе...

Костаке повернулся на левый бок, хрустнули суставы.

- Завтра кончу, - пообещала Катинка.

Муж не ответил. Уснул.

Катинка была младшей дочерью в семье. Не думали, не гадали старики, что она окажется ослушницей - выйдет замуж против воли родителей. Про Костаке Фрунзэ отец ей прямо сказал - не пара он, ни богу свечка, ни черту кочерга. Она убежала к Костаке. Несколько месяцев провела в слезах, пока смягчились родители. Приданое получила сполна, даже дом ей уступили. Старики построили себе мазанку во дворе, чтобы не жить с дочкой. Все из-за Костаке, ее мужа. Оторвался он от земли. Еще когда был мальчишкой, полюбился он местному попу. У паренька был сильный, чистый голос и отличный слух. Его отправили в Кишинев учиться на дьячка. И на третьем году ученья его бас уже мощно гудел на хорах Кишиневского собора. Но батюшкины сыновья, обучавшиеся в семинарии, смотрели на него свысока.